Читать книгу - "С видом на Париж, или Попытка детектива - Нина Соротокина"

В квартире у бабушки Даши тишина и покой, старый приемник — вечный друг — наигрывает что-то из классики. Бабушка бела, как мел, только голубые глаза украшают лицо и еще седые косы, сложенные на затылке в вечно рассыпающийся узел. По утрам она долго расчесывает свои прекрасные волосы, и всё в доме — книги, одежда — словно прозрачной паутиной, оплетено ее седыми волосами, а сама она — седой ночной мотылек, попавший в плен собственных волос, — закуталась в них, как в кокон. Бабушка Даша обожает землянику. Мне кажется, что сок ее, проникая в старую плоть, окрашивает тело бабушки живым светом.

Земляника нужна мужу. Он не лакомка, он сыроед. «Сыроедение — основа здоровья», — твердит он, но мне кажется, что, вменив себе в рацион вымоченную в воде овсянку и тертую морковь, он не столько заботится о здоровье, сколько «позу корчит», как говорит бабушка Даша. Живя в типовых домах, люди сами боятся быть типовыми, каждый ищет свое лицо. От чего помогает сыроедение? «От всего, — поясняет муж, — от насморка и рака, от плохих фильмов, от очередей, от несчастной любви и счастливой тоже, потому что при сыроедении никаких чувств, кроме чувства голода, не испытываешь и все проблемы решаются сами собой». Я понимаю, он шутит, но я не понимаю, почему после двадцати лет брака человек начал умерщвлять свою плоть и думать о любви. Какая любовь, если есть я и взрослый сын? Но муж думает, и свидетельство тому — неожиданные телефонные звонки, длительные вечерние отлучки и какие-то мужские гаражные дела. А может, это я все придумала? Куда он денется? Бог с ним, пусть недоедает!

И еще земляника нужна моим подругам. В нашей тихой проектной конторе немного работы, остряки говорят, что у архитекторов вечное чаепитие, за которым мы, как Болванщик и Мартовский Заяц, выясняем, как можно убить время. На самом деле это не так, во время чаепития, и за кульманами тоже, мы заняты добрыми делами. Мы устраиваем кому-то квартирные обмены, достаем ясли детям, путевки в пансионаты, покупаем дефицитную одежду и ходим в соседний буфет за мясом. Я собираюсь поменять работу, потому что устала от безделья. Если бы не коллектив, я бы давно ушла. В общем, я ходила в лес как на работу.

Но через неделю ко мне сам собой пришел вынужденный отдых, меня выжила из леса гроза. На деревню обрушился ливень. Старые бочки, поставленные под водостоки, переполнились водой. И она, пенясь, била через край. В грозу домой прибежала из стада соседская корова Дочка, мычала, требовала что-то, теребя злыми губами мокрые зонтики трав.

После такой грозы в лес идти бессмысленно, вся ягода побита дождем. Ну и хорошо, и пусть. Надо наконец постирать и полы перемыть во всей избе, благо дождевой воды вдосталь. И как раз среда, день завоза в магазин хлеба. Еще пора вслушаться в пульс дома, узнать, чем он дышит.

Важное слово «дом» — это дряхлая изба, купленная два года назад с двором и палисадом. А также с рекой и лесом — это уже бесплатно. Дети, оказывается, уже пустили корешки в сельскую жизнь. У них появились новые друзья, с которыми Юрка тут же затеял торговый обмен, разговоры их мне стали непонятны, и места в освоенном пространстве были мне неведомы: «старая груша, где ручей», «белая глина за каменоломней», какой-то «синь камень» и «баринов пруд». Все трое были оснащены местным оружием, неблагозвучно называемым «сикалкой» (ударение на первом слоге). Это трубка из стебля «дикой барыни», снабженная поршнем. Дети набирали воду из бочки и с визгом обливали друг друга сильной струей.

Открылся еще удивительный талант Матвея — он рисовал «планы летающих тарелок снаружи и изнутри». Он лепил их подряд в альбоме, на школьных тетрадях, на обоях и даже на стекле террасы. Все планы были выполнены четкими линиями с обозначением размеров и масштаба. В чьей голове родилась идея разрисовать стекла, выяснить не удалось, но, видно, и Поленька приложила руку, исполнив цветные композиции. Юрка тоже от них не отстал, он, как умел, рисовал мушкетеров. Зимой он даже написал небольшой трактат под названием «Мушкетеры живут во Вранции». Случайно наткнувшись на этот опус, я умилилась, представив себе загадочное государство Вранцию — вот где можно развернуться! И тут же была разочарована. Юрка просто, пренебрегая орфографией, пересказывал Дюма.

Под большим секретом Поленька сообщила мне, что Юрка на спор переплыл Угру туда и обратно. Я и не заметила, что он научился так хорошо плавать.

— С кем он поспорил?

— С Матвеем. На десять щелобанов.

Десять щелобанов — цена подвига и человеческой жизни. А я землянику собираю! Спорили дети часто, азартно, без всякого повода. Главными спорщиками были брат с сестрой, и Юрка на правах сильнейшего взял опеку над Полей. «Спорим на десять щелобанов, что ты шпагат не сделаешь!» Полный шпагат Поленьке не удавался, Матвей знал ее больное место. Глаза ее немедленно заполнялись слезами. Удивительной способностью обладала эта девочка — лицо ее не менялось ни одной чертой, не обезображивалось гримасой обиды, только глаза наполнялись влагой, которая так и стояла не проливаясь. «Зачем ты ее дразнишь? — яростно кричит Юрка. — Ты сам на шпагат сядь, небось пополам разорвешься!»

Но Поленька не нуждается в Юркиной защите. Эта Красная Шапочка с шилом в кармане вполне может постоять за себя.

— Спорим, что ты, может быть, больше не вырастешь. Так и останешься метр с хвостиком! — насмешничает Матвей.

— Как это?

— А тебе трамвай ноги отрежет, а протезы не считаются.

Глаза Поленьки не успели наполниться влагой, она встала на руки и с силой ударила брата ногой меж лопаток.

— Дурак ты, — вопит Юрка обиженному Матвею. — Может, это по твоим ногам трамвай проедет. Спорим, тогда твои протезы не будут считаться.

Сердце у меня холодеет от этих споров. Странно, что умение переживать чужую боль не заложено в человеке изначально, видно, оно воспитывается жизнью. Я помню трехлетнюю Поленьку, она долго играла в одну и ту же игру — мыла куклу-голышка в ванне, вытирала и приговаривала любовно: «Сейчас, Ивашечка, в баню, потом вытереть сухонько, потом я тебя съем». Поленька играла в Бабу Ягу.

Еще я обнаружила в первый день своей передышки, что просмотрела Юрку — отношения его с соседской коровой Дочкой вполне сложились и ничего хорошего не предвещали. В грозу Юрка вдруг выскочил под дождь и с шаманьим гиканьем стал приплясывать в трех метрах от мычавшей коровы. Миг — и он влетел в открытое окно, а тупой, когда-то подпиленный коровий рог с неприятным звуком ткнулся в косяк веранды.

— Что ты делаешь? — бросилась я к Юрке.

— Она первая начала, — был ответ.

При строгом перекрестном допросе, в котором участвовали все, включая злобно мычавшую корову, выяснилось, что в первый же по приезде день корова не пустила Юрку в заросли «дикой барыни», а может, какой-то другой травы, словом, она там паслась. И еще были подобные случаи. Этого Юрка спустить не мог, и, как только в руках его очутилась сикалка, он подкараулил Дочку и пустил ей в морду такую мощную струю воды, что она с позором бежала. Это и стало формальным объявлением войны.

Если Юрка шел со взрослыми, корова только косила в его сторону кровавым оком, но, если случалось им встретиться наедине, она гнала его по всей деревне, пока тот не сигал за плетень чужого огорода. Та же Дочка потоптала глиняных Юркиных рыцарей, выставленных на просушку, и разрушила шалаш, построенный у Окунь-камня.