Читать книгу - "Любовь по контракту, или Игра ума - Карина Тихонова"

оцепенении наблюдал, как Марина пересекла узкую дорогу, поднялась по ступенькам, ведущим в дом, открыла дверь и исчезла за ней.

– Ваш коньяк!

Я с трудом повернул голову. Рядом стоял обиженный официант. На подносе сиротливо красовалась маленькая рюмочка с коричневой жидкостью. Я больно ущипнул себя, надеясь, что кошмарный сон рассеется, но все осталось на своих местах. И тогда я попросил официанта:

– Принесите бутылку. И что-нибудь на закуску.

Боевой огонь сверкнул в его глазах, до этого напоминающих глаза снулой рыбы.

– Что?

– На ваш выбор, – тупо ответил я.

И день рухнул в безумный пьяный хаос.

Начало безумия осталось в памяти. Я пил в маленьком ресторанчике напротив старого особняка и смутно надеялся на то, что Марина вернется.

Я пил стопку за стопкой, не отрывая глаз от двери, за которой она скрылась. Но время шло, из особняка выходили какие-то люди, а она все не показывалась. Наконец меня кто-то тронул за плечо и попросил рассчитаться. Я послушно достал бумажник и отдал его официанту. Он еще что-то говорил, но я уже с трудом воспринимал происходящее и ничего не понял. Меня взяли под руку, сунули за пазуху бумажник и выставили на улицу. Еще некоторое время я бродил под окнами старого особнячка, потом сел за руль и очень медленно поехал в неизвестном направлении, останавливаясь возле каждого питейного заведения. Там я тоже что-то пил, не помню, что и в каком количестве, потом меня просто перестали пускать в рестораны.

По-моему, я пытался с кем-то подраться, во всяком случае, мой пиджак оказался порванным, и я с удивлением смотрел на обнаженные нитки плечевого шва. Меня, очевидно, пожалели и по-настоящему бить не стали. Просто крепко взяли за рукав и выкинули на улицу. Помню, что мне очень хотелось поехать к близкому другу и порыдать ему в жилетку. В пьяном помутнении я пытался сообразить, к кому я могу придти со своими соплями, и не вспомнил ни одного человека. Помню, что я почему-то плакал в машине под заунывную мелодию песни с повторяющимися словами: вандефул, вандефул лайф. Помню, что я в раздражении стукнул кулаком по панели радиоприемника. Даже моего скудного английского словаря хватило на то, чтобы понять эти два слова, а моего почти отключенного сознания – чтобы возмутиться ими. Лайф была совсем не вандефул, и я сильно ободрал костяшки пальцев, мстя ни в чем не повинной технике за несоответствие желаемого действительности. Помню, что остатки разума вначале еще призывали меня сделать то, что я должен сделать. Например, съездить в институт и поинтересоваться успеваемостью сына. Или, например, поработать над делом Юли Барзиной, которое будет слушаться меньше чем через два месяца. Но я взбунтовался так бесповоротно, что скудные трезвые мысли испуганно юркнули в гигантскую пьяную тень, нависшую над мозгом.

Всю жизнь я делал только то, что должен был делать. Добросовестно учился. Женился на женщине, которая забеременела от меня. Работал и содержал семью. Обеспечивал комфортное будущее своему ребенку. Изворотливо защищал преступников. Честно отрабатывал гонорары нанимателей. Читал книги. Не пил спиртного, не употреблял наркотиков и не вводил в заблуждение женщин ложными обещаниями. И что? Я получил пятерку по поведению?

А моя незабвенная тетка? Та, которая отдала свою жизнь мне, а не близкому мужчине? Что получила она? Мое запоздалое понимание и уже ненужную ей теперь благодарность? Все было ради этого?

Помню, что в жесточайшем приступе ненависти ко всему на свете я купил в ларьке возле дороги банку пива и выпил ее почти одним глотком. Помню, что меня долго и мучительно рвало где-то в кустах. Помню, что в конце концов, я возненавидел себя так же сильно, как окружающих, решил лечь и умереть.

И уже совсем смутно выплывало из недр памяти лицо таксиста, спрашивающего у меня адрес. Как я оказался у него в машине и что я ему ответил – не помню. Наверное, что-то ответил, потому что он кивнул, и мы куда-то поехали. Дом, к которому он меня привез, показался смутно знакомым. Таксист вывел меня из машины и потащил к подъезду. Как мы прошли через кодовый замок, осталось для меня загадкой. Мой нежданный благодетель взгромоздил меня на третий этаж и позвонил в черную металлическую дверь. Она распахнулась, я увидел знакомое лицо, и меня охватило такое блаженное спокойствие, что все вокруг перестало казаться помойной ямой. Я шагнул в узкую прихожую, и мир, наконец, оставил меня в покое. А может, я его. Но это было уже неважно.

Меня поглотило благодетельное беспамятство.

Я никогда не падал в обморок. Но если бы меня спросили, как я провел эту ночь после безумного, почти непристойного карнавала, я бы ответил двумя словами: как в обмороке.

Это был не сон. И даже не кошмарный сон. Я просто перестал существовать на какое-то время, нырнув в длинный подводный тоннель безо всякого освещения. Тоннель начинался в узкой прихожей, где слева от меня стоял большой зеркальный шкаф-купе. Когда я вынырнул на другом конце, то обнаружил, что лежу на кровати в чужой, но смутно знакомой комнате. Тяжелые черные шторы закрывали окно почти герметично, и слава богу, иначе я бы ослеп от взрыва солнечного света. В полутьме, не раздражающей глаз, я увидел отражение кровати в высоком зеркальном шкафу, и это тоже вызвало какие-то ассоциации. Почему-то горькие и приятные одновременно. Осторожно, чтобы не взболтать то, что у других людей называется мозгами, я приподнялся на постели, и отражение в зеркале точно повторило все мои движения. Я уставился на человека напротив.

Видел я его, к счастью, смутно, но даже в полутьме можно было догадаться, что он сильно взъерошен и неопрятен. Я принюхался к спертому комнатному воздуху и застонал. Такого позора в моей благопристойной прошлой жизни еще не случалось.

Я поднял трясущуюся правую руку и осторожно поднес ее к глазам. Ладонь была в грязных разводах. Сильно саднили костяшки пальцев, пришлось осмотреть их и убедиться, что они разбиты.

Тот же процесс я произвел с левой рукой. С тем же результатом.

Я внимательно пригляделся к своему отражению и увидел, что лежал почти голым. На теле болтались только несвежие трусы, как я понял с отвращением, и не менее отвратительные вчерашние носки.

Нужно было выяснить, сколько времени потребовалось организму, чтобы худо-бедно вернуть меня из небытия, но часов в комнате не оказалось. Не помнил я и то, куда делся мой собственный наручный «Симплекс». На тумбочке я его, во всяком случае, не обнаружил.