Читать книгу - "Зверь Бездны - Арина Веста"

Она секла его мечом своих слов, своей ненавистью и правдой, но он больше не понимал ее, не верил страшной сказке.

Шли дни и ночи, Сашка была спокойна и задумчива, как будто уже решилась на что-то, и он, Алексей, и их любовь, уже не имели для нее прежнего значения. Их уносило по вешней воде на разных льдинах. Он ловил болезненный блеск в ее глазах и лихорадочное биение в нежной ложбинке в основании шеи. Эту трепетную ямку когда-то почитали за вместилище души, от того она и зовется «душец». И чем дальше уходила она от него, тем сильнее желал он ее волшебно-хрупкое, но сильное и гибкое тело. Она отвечала ему безоглядно, словно прощаясь навсегда и, предаваясь любви, изнуряя тело и душу, они все чаще ощущали приступ печали, словно за возожженным ими переменчивым, земным огнем уже брезжил другой свет, яркий, неугасимый. Но если Сашка смотрела на тот дальний берег задумчиво и спокойно, то Алексей чувствовал, что под ногами его раскрывается пропасть.

— Скажи, Алеша, в Ярыни кто-нибудь гадает на картах?

— Может быть, бабка Купариха?

— Нет, я у нее уже спрашивала. А цыгане здесь есть?

— Цыгане везде есть.

Целыми вечерами при свете коптилки Сашка раскладывала большие рисованные карты.

— Что это такое?

— Это колода Таро. Это что-то вроде театра, где каждый играет несколько ролей, вернее проходит через них в течение жизни.

— Зачем тебе все это?

— Хочу понять логику Варлока, чтобы сыграть на опережение. Посмотри, это мы. Нагие и чистые под деревом любви, а это я купаюсь в проруби, под первой звездой…

Сашка протянула ему картинку, где стройная девушка лила воду из кувшина. А это ты, вернее, твой путь: светлый воин на колеснице. Два сфинкса, белый и черный, несут его в будущее, грозя разбить колесницу о камни. Но именно ему предстоит разрушить башню зла… Неужели ты этого не чувствуешь?

В Сашкиных зрачках тлел острый желтоватый огонек, который появлялся в ее глазах, едва она касалась запретных дверей, куда он никогда даже не пытался заглянуть.

— Я не верю в эту чертовщину. Мне хватает забот. Если тебя тяготит чаша, давай отвезем ее в Москву, сдадим в музей.

— В музей? Лучше уж сразу отвезти ее к Натану. Он ненавидит «эту страну», ненавидит нас с тобой и сделает все, чтобы в России не осталось русских лиц, русских песен. Да, Россию нельзя убить, но можно ее исказить, отравить, унизить!

— Ты сумасшедшая, — тихо сказал Алексей, прикрыл дверь и пошел в хлев. Сашкины слова не вызывали в нем ничего кроме раздражения и злости. Ну почему, почему нельзя жить любовью и трудом в их маленьком еловом раю? Зачем этот бой с ветряными мельницами, безнадежный и смешной, наивная вера в волшебство чаши и темную магию «эфирных вампиров».

Он долго чистил закуту, поил лошадь, укрывал ее на ночь попоной из ватных одеял.

Сашка замкнулась: он, Алексей, уходил из ее жизни, убывал, как убывает месяц, скудеющий с каждой ночью. Теперь он часто просыпался от внезапного ночного холода и подолгу смотрел, как в мертвенном свете ущербной луны она сидит у окна и смотрит в мерцающий ободок чаши. Что слышалось ей в завываниях ветра, с кем говорила она, подняв лицо к бледному пятну за морозными стеклами?

В тот день, повинуясь недоброму чувству, Алексей наскоро обежал Тишкину падь и, не дойдя до лосиных кормушек, завернул к дому. И вовремя. Он застал Сашку в разгар сборов. Она торопливо закидывала вещи в свой истертый вещевой мешок. Руки ее тряслись. Алексей сдернул шапку, озирая разгром в избушке.

— Ты куда-то собралась? — недобро спросил он у встрепанной Сашки.

— Да, мне надо в Москву. Загостилась я. Только ничего не говори. Мне было очень хорошо, и так далее. Я ни о чем не жалею. Ну не знаю, что еще говорить…

Алексей онемел.

— Так ты зачем приезжала-то? Погостить? Кусок голодному кинуть?

— А что? Черствый кусочек оказался?

— Мягкий, до боли мягкий… Сашенька, ну что ты задумала. Я же вижу, что ты врешь мне. А глаза и руки твои не врут. Хорошо, Сашенька, поедем вместе, только немного обожди. Дела уладим и рванем в Белокаменную.

— Я не хочу, чтобы тебя убили, — прошептала Сашка. — Ты должен жить долго, беречь этот лес, медведицу, всех твоих лосей, косуль и зайцев. Это — твой Грааль… А я… Я постараюсь вернуться, когда все закончится.

— Что закончится?

— Война…

— Ты с ума сошла? — Ну подожди хоть два месяца, до весны подожди. Я не могу сейчас лес кинуть.

— Алеша, не могу я ждать.

Алексей заметил на столе рассыпанные карты, банку с молоком и расплющенный пакет с творогом.

— К Купарихе ходила?

— Ходила. Сказала, что больше не приду. Ты ей заплати за два раза.

— Никуда ты не поедешь, — обреченно прошептал Алексей.

— Запрешь? Так ведь все равно уеду.

Сашка, закусив губы, торопливо оделась.

Стукнула дверь в сенцах. Жалобно заскулила Велта. Опершись лбом в ледяное стекло, он видел, как она потрепала по холке Дели, и та игриво стащила варежку с ее руки, как погладила столб ворот и, оглянувшись на избу, на низкое серое небо, заторопилась вдоль набитой санями колеи.

В феврале избушку по самые окна завалило снегом, словно саваном обернуло. Каждую ночь метель набело перестилала поля. Сухая, спорая поземка быстро выглаживала скважины следов. В один из вьюжных дней пропала Велта. Алексей долго шел по заметенным следам, пока не стемнело и ребристая тропа не потерялась в чаще. Сердце собаки не выдержало человеческого горя. Если бы не лошадь, и Алексей заснул бы в одну из беззвездных волчьих ночей и больше не проснулся. Но Дели каждый день через силу возвращала его к жизни. Он кормил ее, ходил за водой, чистил хлев, и за работой горе стихало.

Карты, брошенные Сашкой, он хотел сначала сжечь, но потом внимательно изучил их одну за другой. Дьявольские картинки скрывали тайну исчезновения Сашки, и он силился прочесть черные пауки иероглифов, в которых были зашифрованы их судьбы. Карты казались ему зеркалом, где каждый видел самого себя таким, как есть. На некоторых картах темнели пометки и значки, сделанные Сашкиной рукой, но он не знал ключа к этой азбуке.

Снег немного осел, задышала первая оттепель, когда на милицейском «козлике» до него добрался участковый.

— А девчонка-то твоя, Агриппина, пропала. До Москвы так и не доехала. И Борька Плюев, ухажер ее, тоже исчез в неизвестном направлении.

Ранним утром следующего дня Алексей запер избушку и вывел лошадь на лесную дорогу.

— Прощай, Дели. Куда мне тебя деть, не знаю. Впору к Пастушку тебя свести. Иди ищи себе другого хозяина.

Лошадь долго шла за ним, подталкивая мордой в спину.

Так добрели они до цыганского дома, но дворец стоял пустой: чернели глазницы выбитых окон, тоскливо скрипели флюгера-лошадки, кованые ворота болтались на ветру.