Читать книгу - "Ave Caesar! Дело о римской монете - Артур Крупенин"

Семенов заварил донельзя крепкий чай и в ожидании, пока тот настоится, затянулся очередной сигаретой.

А что, если подвергнуть образцы, взятые у Грачева, тому же исследованию, что было проведено у Меригина? Особых показаний к этому нет, но все-таки…

Эксперт задумчиво выпустил дым в потолок.

Что, если уровень pH – не единственное совпадение? Надо проверить. В конце концов, разве не для этого образцы хранятся в заморозке еще несколько лет после закрытия дела?

Отхлебнув чаю, цветом больше напоминавшего густой раствор йода, Семенов принялся заполнять заявку на повторное исследование проб крови и тканей Грачева.

* * *

Валеева набрала номер Круглова и попросила о срочной встрече. Тот предложил ей перезвонить секретарю в приемную и записаться в порядке общей очереди.

«В демократию играем? Ну-ну», – разозлилась про себя Лариса Васильевна, но секретарю все же позвонила. Свободное окно выпадало только на послезавтра. Ладно, подождем. Заведующая была полна решимости, несмотря ни на что, отстоять свои позиции и не допустить Беляк к сессии. На кафедре все должны увидеть, что она по-прежнему сильна, ее авторитет непререкаем, и даже ректор обязан с ней считаться.

Успокоив себя этой мыслью, Валеева сосредоточилась на подготовке к грядущей встрече. Раз за разом она проигрывала в уме предстоящий разговор, как опытный шахматист прикидывает варианты игры и оттачивает победоносный эндшпиль.

* * *

Как и опасался профессор, одним вызовом на ковер эта история не закончилась. Валеева снова пригласила Буре к себе. На сей раз заведующая отбросила всякую дипломатию и в самых нелицеприятных выражениях изложила профессору заранее подготовленный ультиматум: либо тихий добровольный уход, либо унизительный скандал с оглаской. Как и рассчитывала Валеева, ей удалось застать профессора врасплох. Такого поворота событий он никак не ожидал.

* * *

Отчет об исследовании образцов Грачева был готов уже к исходу следующего дня. Семенов сунул в рот сигарету, нацепил на нос очки и принялся сопоставлять результаты.

Кроме кислотно-щелочного баланса, подозрительно совпадали показатели некоторых солей. Согласно обоим отчетам, натрий был повышен, а калий, наоборот, существенно понижен. Вряд ли это могло быть случайностью. Семенов снова вгляделся в таблицы.

* * *

На совещании, посвященном планированию лекционного расписания на второе полугодие, Валеева с плохо скрытым удовольствием объявила, что в следующем семестре кафедра не досчитается одного из своих старейших и самых уважаемых преподавателей. Взгляды недоумевающих коллег скрестились на съежившейся фигуре Буре. У Глеба впервые в жизни закололо под сердцем. Как бы отвечая на его немой вопрос, Буре печально кивнул.

После собрания профессор пригласил Глеба пройтись.

– Голубчик, извините, что сразу не рассказал.

Затем Борис Михайлович изложил историю в деталях. Глеб узнал, что Валеева, размахивая тремя доносами, явно написанными под диктовку, угрожала Буре вселенским скандалом – мол, Клюев и остальные хоть под присягой подтвердят, что профессор чуть ли не силой заставил студента произносить нецензурные слова в присутствии однокурсников. Коллективная жалоба – не новый, но весьма действенный ход. Похоже, теперь и впрямь единственный выход для профессора – тихо написать заявление и уйти по-хорошему.

Для поднятия настроения Глеб предложил профессору заглянуть в какое-нибудь питейное заведение, как они не раз делали в прошлом, но Буре предпочел поскорее отправиться домой. Они расстались на выходе из ворот. Стольцев долго смотрел своему наставнику вслед.

Вся история с этой дурацкой надписью показалась ему откровенно постановочной. А не ему ли, Глебу, в конечном счете старалась досадить заведующая? Судя по всему, прекрасно понимая, что прямая атака на Стольцева может вызвать вопросы у ректора, Лариса Васильевна прибегла к обходному маневру. Она безошибочно вычислила самое слабое место Глеба – его дружбу с Буре – и ударила что есть силы. Расчет оказался верным. Стольцеву было больно, как никогда.

* * *

Лучко добрался до Семеныча только поздно вечером. Расследование застопорилось, и капитан очень рассчитывал на какое-нибудь чудо.

– Ну? – спросил он.

– Я тут еще раз сравнил пробы, взятые у Грачева и Меригина. В принципе ничего особенного, но кое-что меня насторожило.

– Продолжай.

– Помнишь, я говорил о следах приема кортикостероидов в крови и тканях Меригина?

– Да, припоминаю. Какое-то средство от воспалений.

– Точно. Теперь выясняется, что пробы, в свое время взятые у Грачева, дали почти идентичные результаты. Вещь на первый взгляд безобидная, но уж больно похожи показатели.

– Ты хочешь сказать, что оба убитых лечились от одной и той же болезни?

– Либо по одной и той же методике. Скажу честно, полной уверенности у меня пока нет. Но есть подозрение, что эти совпадения не случайны.

– А мы можем сделать из этого вывод, что и Грачев, и Меригин принимали один и тот же препарат?

– Так далеко я бы, пожалуй, заходить не стал, но, скорее всего, оба принимали лекарственные средства, как минимум принадлежащие к одной и той же группе.

– А это не может оказаться простым совпадением?

– Вообще-то может. – Голос Семенова утратил былую уверенность.

– Тем более что Грачев и Меригин проживали в разных районах, а значит, были приписаны к совершенно разным поликлиникам.

Семеныч в ответ изобразил нечто отдаленно похожее на неуклюжий реверанс.

– Все, чем могу…

* * *

По трезвому размышлению Глеб уже нисколько не сомневался, что Валеева нарочно устроила весь этот кавардак и что Клюев – всего лишь пешка в задуманной ею партии. Что же делать? Он еще и еще раз прокручивал варианты ответных шагов, но ничего по-настоящему толкового в голову не приходило – осторожная Валеева наверняка заранее перекрыла любые очевидные пути противодействия. Остается только ректор, но эту возможность Глеб уже использовал.

Обвинять Буре в злоупотреблении ненормативной латынью было просто смехотворно. Из уст профессора, к слову, прекрасно осведомленного как обо всех дошедших до нас древнеримских ругательствах, так и об их более поздних западноевропейских родственниках, ничего сильнее, чем cacator, услыхать было решительно невозможно. Этим латинским словом, означающим «засранец», Буре называл окопавшихся в научной среде бездарей, а также мельтешащих на телеэкране проныр-политиков. Ни к коллегам, ни тем более к студентам безупречно воспитанный Буре никогда не применял подобных эпитетов. А ведь его любимая латынь всегда славилась бранным лексиконом. Достаточно почитать стихи Катулла, современника Юлия Цезаря, обращенные к консулу Аврелию и коллеге по цеху по имени Фурий, где величайший из римских поэтов, не стесняясь в выражениях, обещает при встрече вступить в интимную связь с задницей первого и устами второго. Хотя видно, что сквернословит Катулл с явной оглядкой на вечность собственного наследия и сдержанно называет консула «патиком», то есть существенно облегченной версией злосчастного выражения, накарябанного Клюевым на доске.