Читать книгу - "Смерть Отморозка - Кирилл Шелестов"

звонки, – был слишком горд для этого. Никогда ничего не запрещал и ни в чем не ограничивал. Но влюбляясь, он желал, чтобы женщина принадлежала ему целиком, без остатка, причем добровольно. Душой, прежде всего душой; чтобы она растворялась в нем, чтобы он ощущал ее нераздельность с собой. В юности это желание было особенно сильным; каждое движение любимой женщины, не направленное к нему, пусть невольное и невинное, даже порыв к самостоятельности, он переживал болезненно, как измену.

Уже став взрослым, научившись владеть собой, он пытался разобраться в том, откуда в нем эта жажда безраздельного обладания любимым существом и эта обжигающая острота переживания? Следствие разлада между природной чувствительностью и строгим воспитанием? Плюс юношеский максимализм, минус материнская ласка, минус отцовская защита? Какая, в сущности, разница, Кит? Ты вообще был человеком крайностей. Что ж, хорошо, что перестал. Ты уверен, что перестал, Кит?

Однажды в юности это вырвалось наружу, захлестнуло его безумием, понесло, едва не убило. И сломало жизнь девочки, страстно им любимой, страстно любившей его. Он дорожил ею больше всего на свете и все разрушил, все растоптал!.. Лиза, Лиза!..

Это все Моцарт, Кит. Не надо было включать этот концерт, лучше было двадцать первый или двадцать третий, они не так бередят душу. (Как все дилетанты, он называл музыкальные произведения по номерам, а не нотам, как принято у музыкантов). Или вообще поставить один из тех барочных альбомов, что записывала ему Катя: Скарлатти, Альбинони, Вивальди… Опасность музыки в том, что она берет душу в плен, подчиняет себе и делает с ней, что захочет. Беспощадный Ленин, без колебаний расстреливавший женщин и детей, боялся музыки, ее власти над собой; он отказался от нее совсем, чтобы она случайно не растопила милосердием его кровожадное сердце.

А помнишь, как она играла тебе, Кит? Лиза?… Не хочу, не хочу!..

* * *

На повороте к кроличьей ферме на него вдруг выскочил из кустов крупный взъерошенный заяц. Стоя на задних лапах, он оторопело посмотрел на Норова косыми пьяными глазами, будто не понимая, зачем Норова сюда принесло, и шарахнулся в сторону. Должно быть, он возвращался от живших на ферме крольчих, домашних, толстых и пугливых. Они, поди, восхищались его размерами и прытью, ждали его, вздыхали, а когда он взбирался на них, прижимали уши и громко сопели от удовольствия. А местные кролики его ненавидели и собирались устроить ему темную, но побаивались, уж больно здоров, разбойник. Ты решил, что я тоже к твоим крольчихам, брат? Не беспокойся, тут я тебе не конкурент…

Невольно развеселившись, он отвлекся от воспоминаний и, отмахав обычные восемь утренних километров, вернулся домой разрумянившийся, свежий, немного усталый. Анна уже сидела на кухне, на своем высоком нашесте, все в том же мягком длинном платье; пила чай и смотрела новости по телевизору. Стол вновь был накрыт на двоих. От этой картины веяло домашним уютом, от которого он давно отвык, и не хотел привыкать заново, чтобы не жалеть потом, когда мираж исчезнет.

–Ляля по-прежнему не берет трубку,– сообщила Анна.– Я уже звонила несколько раз. Будешь что-нибудь есть? Сварить тебе яйцо? Мне очень понравился этот йогурт, тут есть еще баночка, хочешь? Я сделаю тебе кофе.

Она поцеловала его и отошла к кофе-машине. Норов взобрался на соседний стул.

–Не понимаю, – проворчал он.– Брыкин, конечно, хам, но совершить такое убийство?…

Он не договорил.

–Он очень несдержанный человек, – заметила Анна, ставя перед ним чашку с кофе.– Между прочим, вся Европа вводит карантин!

–Перепугалась,– пожал плечами Норов. – Европа одрябла, обабилась, всего боится.

–Ну, может быть и правильно, что боится,– возразила она.– Это же эпидемия.

–Конечно, правильно, – усмехнулся он.– Правильно вести здоровый образ жизни, избегать стрессов и волнений, заниматься сексом раз в неделю. Скучно. Неправильно все, что выходит за рамки представлений толпы: твоя красота, искусство, готовность жертвовать собой.

–Забыла сказать: Англия еще колеблется,– прибавила она.

–Капитан Гарднер, я с вами! «God save the Queen!»

–И еще шведы отказались запираться.

–Шведы? Смотри-ка!

–Причем, категорически. Говорят, будем жить как жили: работать, заниматься шведской любовью; не допустим, чтобы грипп стал причиной национальной катастрофы.

–Какие, однако, смелые! Хоть одна нация повела себя достойно.

Сообщение о том, что маленькая северная Швеция решила не поддаваться общей панике, почему-то обрадовало его. Он отпил кофе и продекламировал:

–Иль шведский богатырь, покойный на постели,

Не в силах завинтить свой заржавевший штык?

Иль шведского царя уже бессильно слово?

Иль им с Европой спорить ново?

Иль швед, бл..ь, от побед отвык?!

–Что за странные стихи? – удивилась Анна.– Что-то знакомое, но вспомнить не могу. Ты как-то иначе их прочел…

–Слушай, а может быть, мне тоже в шведы записаться? Во мне есть что-то шведское, я чувствую. Что ты на меня так уставилась, шведов не видела? Чистокровный швед. Рост – два метра, вес – центнер, волосы светлые, ну, те, восемь волос, что остались. Взгляд бессмысленный и свирепый. Мама -шведка, папа – не знаю, думаю, швед. Дедушка – швед, ну, может, чуток татарин, у шведов в родне это случается.

Она села рядом, он обнял ее и притянул к себе; стул под ней качнулся, она вскрикнула.

–Не бойся, дитя, ты со старым шведом. Мы, шведы, грубы и безыскусны. Мы не умеем ласкать женщин…

Он соскочил со стула, встал возле нее и запустил руки под ее свободное платье. Он вел губами по ее высокой шее и одновременно его руки медленно двигались под платьем от круглых коленей, вверх к бедрам, по теплой, мягкой коже. Они замирали на животе, на груди, чуть сжимали ее и вновь возвращались к длинным ногам.

–А что шведы делают с женщинами? – вздрагивая и закрывая глаза спросила она.

–Мы берем их молча и свирепо, – прошептал он ей на ухо.

–Как страшно!…– отозвалась она тоже шепотом.

–Закрой глаза.

–Уже закрыла.

–Теперь сиди и не двигайся.

–Ты возьмешь меня свирепо?

–Я не умею иначе.

–Мне вообще нельзя открывать глаз?

–Молчи!

Сиденье ее стула находилось на уровне его бедер. Не отрываясь губами от ее лица, он потянул вниз узкую полоску трусиков.

–С меня что-то снимают?

Они оба уже задыхались.

–Тише. Я же велел молчать и не двигаться!

–Молчу. Замерла.

Не открывая глаз, она стащила с него фуфайку и футболку. Обхватив руками его мускулистую твердую спину, гладила шею и широкие плечи, останавливаясь и сжимая пальцами, будто пытаясь запомнить каждую выпуклость. Внизу она была уже открытой и влажной, ждущей; он вошел в нее медленно, будто вплыл.

–Можно