Читать книгу - "Экипаж. Команда - Андрей Константинов"

Вымотанные событиями последних дней, участники экипажа Нестерова спали без задних ног и без сновидений. А в это время в своей квартире в Графском переулке мучился бессоницей Камыш, который в перерывах между глотками горячительного «Джонни Уокер Блэк» с пьяных глаз размышлял о том, что в классической литературе именуют «превратностями судьбы» и «причудливым тусованием колоды». Разрыв с Полиной был болезненен, но все же не смертелен. Что уж тут поделаешь, коль сука-жизнь как сабля – широка, остра, бля. В конечном итоге, можно простить предательство любимого человека, но вот что делать, когда совершить предательство предлагают тебе. Это все слова, конечно, пафосные и малость отдают нафталином, но как еще расценить предложение помочь ментам свинтить Ташкента. Однако было во всей этой истории одно, очень даже немаленькое, «но», которое еще тогда, на мосту, случайно подметил Ваня Лямин. К Ташкенту Женя действительно испытывал давнюю антипатию. Конечно, не такую, что «даже кушать не могу», и все же…

Было это очень давно, году эдак в 92-м. Братва тогда забила стрелу в Пушкине, около Царскосельского лицея. Почему там? Этого никто из ныне оставшихся в живых не знает. Да и в то время мало кто понимал и еще меньше этим интересовался: а, действительно, почему именно там?

Это была не стрелка, а самая настоящая стрела: с каждой стороны ехало человек по тридцать. На фига так много с функциональной точки зрения? Но ведь и феодалы когда-то по Европе тоже ездили в окружении целых армий. Вот и в данном случае имело место нечто подобное, соответствующее, так сказать, духу времени.

«Тамбовские» съезжались с «малышевскими». В свою очередь каждый «пригласил» союзников, а союзники в ту пору были не чета нынешним – на подъем легки. Подавляющее большинство парней толком не знали, куда едут.

Некоторые не знали – зачем. Но день был радостный, весенний, и вереницы тонированных «восьмерок» и «девяток» без задних, в соответствии с тогдашней модой, номеров летели к Лицею. С каким бы неподдельным интересом Александр Сергеевич посмотрел на этих плотных безволосых парней в турецких тренировочных шароварах! Скорее всего, их облик поразил бы гения гораздо больше, нежели вид самодвижущихся повозок.

Итак, съезжались. Ташкент и Камыш тогда еще были с одной стороны. Ташкента пригласил Ноиль-одноглазый, а Камыша – боксеры из клуба «Ринг». А вообще, кто кого знал – тот того и подтягивал. С собой везли всякое – бейсбольные биты, ножки от столов, кастеты, ножи. «Якое» ехало в машине, которая шла подалее и незаметно от основной кавалькады. В душе «железо» не собирался применять никто, однако на словах, как водится, было иное.

Камыш подсел в машину к проезжавшему мимо Ташкенту около «Пулковской».

– Переполох-то с какого перепугу? – скалился по дороге Камыш, улыбаясь солнцу и жизни.

– А «тамбовским» зубы жмут, – игриво зыркнул своими раскосыми глазами Ташкент.

В салоне все захохотали.

Странное дело: невзирая на то, что о съезде братских народов знало, в общей сложности, всего лишь человек триста, сотрудники ОРБ все-таки умудрились получить о нем информацию. И когда машин пятнадцать под настороженные взгляды туристов подтянулось к дворцу – накрыли всех, для чего заблаговременно было припасено несколько грузовиков с ОМОНом.

– Вдруг патруль-облава! – присвистнул Камыш, увидев бегущих автоматчиков.

– Был я намедни в Париже: думал, будут кормить с ложки – оказались вилы! – недовольно пробурчал Ташкент и, закрыв затылок ладонями, выпал на асфальт.

Народ немного потоптали – однако без визгов со стороны лежащих и без унижений со стороны нападавших, после чего поволокли в РУВД города имени Пушкина. Дежурная часть всех принять не могла, да и не собиралась, посему открыли самую просторную залу – ленинскую комнату. Набилось с полроты, причем все на одно лицо, как на подбор. Разногласий меж народом не наблюдалось – в плену быстро начали знакомиться, находить знакомцев. Нашлись и шутники. Более всех смехом пузырил Утюг, что из «малышевских»: «Пацаны, формируем отдельный ленинградский ударный батальон и просим всех направить в один лагерь. Ударным трудом на батарее бетономешалок докажем, что умеем нести высоко звание питерской братвы. Сначала о нас пропечатают в местном листке „На вышке“ с лозунгом „За пределы НТК не выносить!“, а потом и в региональной прессе… Вскоре заговорит Москва. И вот мы уже стахановцы-гагановцы…». Утюг произносил свою речь с трибуны. Говорил он складно и громко, но докончить ему не дал вошедший в зал усталый опер ОРБ: «Эй, гагановец! Давай на выход первым!» «Братья, верьте – наши жертвы не напрасны! Падет скоро это полицейское ярмо! Придет время, и мы станем истинными хозяевами страны! – пророчески не унимался Утюг, которого оперативник вытаскивал за футболку. – Парни, передайте на волю – я умираю пацаном!» Это было последнее, что ему удалось схохмить – далее последовал поджопник, и Утюг улетел в коридор.

– Товарищи, у кого есть листовки?! – в продолжение темы заржал Камыш.

– Слышь, браток, – одернул его Ташкент. – Тут такое дело керосиновое – в розыске я.

– Да, попал ты в вагон для некурящих, – помрачнел Камыш. – Валить надо.

– На прорыв?! – зло усмехнулся Ташкент.

А вокруг продолжался галдеж. Кто-то, давясь от смеха, пересказывал душещипательную историю: «Прикинь, а он на стрелке всем заявляет, что наша проститутка заразила его трипером. Он заразил жену. А посему мы должны ему за моральный ущерб!» Все вокруг: га-га-га! Одним словом, не оперативно-профилактическое мероприятие, а съемки римейка «Ленин в восемнадцатом году». Сцена под названием «Матросы сошли с линкора».

Тем временем Ташкент придумал следующее: Камыш идет на фотографирование и промывание мозгов первым и выдает ментам себя за Ташкента. Самого Ташкента пацаны заворачивают в длинный коврик и кладут за трибуну: к вечеру весь кипеж утихнет, и он по-тихому смоется. А ночью, когда лже-Ташкента отвезут к инициатору розыска, там и выяснится, кто есть ху. В принципе, гениально! И хотя Камыш понимал, что за такие фортеля по печени он заработает однозначно, ему было лестно оказать услугу в святом деле. А потом – не убьют ведь, в конце концов!

Так и сделали. Под шепоток двое заворачивали Ташкента в ковровую дорожку, десять стояли на стреме, а еще сорок глазели, как Ташкент «исчез». Через некоторое время Камыша вывели, откатали пальцы, сфоткали, с его слов проверили данные и!.. «Долетался, голуба!» – сформулировал свою радость оперативник. Дальше писано: в браслеты, в обезьянник, в газик и в следственное управление. Вытащили из дома следователя.

– Будем допрашиваться – нет? – заявил он сонно и недовольно.

– Простите за бестактность – в качестве кого? – поинтересовался Камыш.

– Вы, Ан, не юродствуйте! У вас мера пресечения – арест! – взорвался следак.

– Ан – это междометие такое? – начал Камыш.

– Так! – привстал контролирующий беседу опер и постарался шарахнуть Камыша рукой под ребро. Однако он не учел, что Камыш сидел на стуле с подлокотниками, поэтому всего лишь попал кулаком в дерево.