Читать книгу - "Девушка с глазами львицы - Марта Таро"

Жизни не было! Тоска придавила сердце Михаила неподъёмной гранитной глыбой и не собиралась отпускать. Горькая, как полынь, и серая, как болотная тина, тоска просыпалась вместе с ним по утрам, отравляла жизнь днём, а ночью мучила кошмарами. Единственным светлым моментом оставалась теперь тончайшая грань между сном и явью, когда Михаил, уже почти проснувшись, ещё не помнил о том, что с ним случилось, а просто, как бывало в прошлой жизни, тихо лежал с закрытыми глазами. Но покой рассыпался, расколотый мыслью: «Я слеп», а в сердце засохшей колючкой впивалось отчаяние, и тогда он тихо выл от безысходности. Сегодня, в день, когда ему исполнилось двадцать восемь лет, граф Михаил Печерский хотел бы получить от судьбы лишь один подарок – не проснуться утром.

Какой наивно-детской казалась теперь прежняя грусть о ранней смерти матери, о безразличии отца, о своём одиночестве. Об этом мог убиваться только человек, не знающий, что такое на самом деле плохо, а Михаил теперь это отлично знал. Плохо – это когда ты из сильного молодого мужчины превращаешься в беспомощное существо. Плохо – когда у тебя, ничего не дав взамен, отбирают жизнь, которую ты так любил, службу, полную братской полковой дружбы и гордости боевого офицера. Кто такой Михаил Печерский в свои двадцать восемь? Никто – обуза, тяжкий крест для близких. Конечно, Серафим его не оставит, так и будет возиться, как делал это все прошедшие месяцы, но нельзя же до бесконечности виснуть пудовыми веригами на ногах друга – тому ведь нужно устраивать собственную жизнь.

За полтора месяца, проведённые на озере Комо, у Серафима появилось столько пациентов, что заработала не только приёмная, но и настоящая клиника. Серафим пропадал в ней до позднего вечера и виделся с другом лишь за ужином. Но сегодня, ради дня рождения своего Мишеля, доктор сделал исключение из правил и сам повёл друга на прогулку по большому саду, окружавшему виллу.

– О лёгком можешь больше не вспоминать, – рассуждал Серафим, направляя Михаила по дорожке, сбегающей к озеру. – Но вот с контузией я так и не понял, что делать. Всё, что связано с глазами, не повреждено, мне даже кажется, что всё дело в душе, как будто ты сам не хочешь что-то видеть.

Михаил возмутился:

– Ты шутишь! Я всё готов отдать за то, чтобы вернуть зрение! Ты даже не представляешь, что это такое – быть сильным, здоровым мужчиной и при этом совершенно беспомощным.

– Тебе меня не разжалобить. Твои слова – явное преувеличение, – парировал друг, – ты так поддался хандре, что я больше не назвал бы тебя сильным мужчиной. Я много раз говорил с тобой о восстановительной гимнастике, ты даже обещал заняться ею, но это ничего не изменило. Ты лишь просиживаешь целые часы на садовой скамье.

– Пока не прозрею, я и впрямь не хочу ничего делать, – признался Михаил. – Зачем мне прежние крепость и сила, если я не могу самостоятельно пройти по комнате?

– Как хочешь! Человека невозможно заставить, пока он сам чего-то не захочет. Это я как врач тебе говорю, – наставительно заметил Серафим и, сев на любимого конька, принялся читать другу очередную лекцию.

Через четверть часа Михаил так устал от этих нравоучений, что уже даже и не огрызался, а лишь изредка напоминал доктору Шмитцу о давно заждавшихся пациентах. Наконец Серафим сдался и признал:

– Может, ты в чем-то и прав. Если бы всё в жизни делалось по справедливости, мы бы давно жили в другом мире… Ладно, пойду к больным… А ты что будешь делать?

– Отведи меня в беседку.

Друг выполнил просьбу Михаила и оставил его одного. В этой увитой дикой лозой ажурной беседке Михаил мог сидеть часами. Он даже запретил Сашке приходить сюда без крайней нужды. В одиночестве Михаилу было легче. Он сидел, подставив лицо холодным лучам зимнего солнца, и перебирал в памяти дорогие образы. Михаил вспоминал боевых друзей, Алексея Черкасского, дядю, но больше не позволял себе думать о маленькой «цыганке» из английского поместья. Теперь уже он был недостоин её. Пусть так и останется в неведении, пусть станет счастливой без него!

Михаил вернулся мыслями к сегодняшнему разговору с другом. Серафим назвал его рохлей. Вот уж действительно, поставил телегу впереди лошади! Зачем становиться богатырём, если ты всё равно не можешь и шагу ступить без посторонней помощи?.. Но вдруг Серафим прав? И дело не в мощи и силе, а в том, что Михаил опустил руки и сдался, позволил беде взять над собой верх? Он даже уже не мечтал, что когда-нибудь прозреет. В нём умерла вера, потом его покинула надежда, а любовь Михаил сам выгнал из своего сердца, запретив ей возвращаться. Он поставил на своей жизни огромный, жирный крест и хотел лишь одного: чтобы его оставили в покое.

Вздохнув, Михаил поднялся и ощупью, держась за столбики беседки, спустился с крыльца. В четырех шагах отсюда начиналась высокая каменная стена, отделявшая сад от соседней виллы. Держась за стену, Михаил мог передвигаться самостоятельно. В последнее время он делал это редко (а вернее, не делал совсем), но сегодня, пристыженный словами друга, решил всё-таки походить вдоль стены. Сделав первые шаги, Михаил остановился, ему показалось, что с той стороны ограды, где раньше никогда никого не было, послышались шаги. Да, точно! По саду кто-то ходил. Обострённым слухом незрячего граф различил шаги двух человек. Скорее всего, шли женщины – незнакомки ступали легко, а песок под их ногами тихо шуршал. Дамы подошли почти вплотную к стене, а следом заскрипели деревянные ступени.