Читать книгу - "Первое дело Аполлинарии Авиловой - Катерина Врублевская"

— Поздравляю вас, Мария Игнатьевна. Вот теперь вам радости-то будет.

Она рассказала, что Полина пришла к ней и предложила пригласить графа в N-ск, чтобы передать тому дневник из рук в руки.

Мария Игнатьевна ухватилась за эту идею с недюжинной энергией: несколько раз приглашала к себе внучатую племянницу, вела с ней долгие переговоры, потом написала графу. И Господь услышал мои молитвы! Надо было только дождаться передачи дневника графу в руки, а потом забрать его у него. Все просто и понятно! Но я, все же решил проследить за тем, как будут развиваться события.

В честь приезда графа статская советница готовилась устроить прием. Меня, конечно, не пригласили, не по чину, но я прознал, что нужны официанты, знающие французский. Тогда я надел парик, пошел в ресторан «Париж» и записался. Назвался приказчиком из магазина дамского платья, временно без работы; мне выдали фрак, тесные перчатки, и в день торжественного обеда я был на посту — стоял за стулом стряпчего так, чтобы граф и Мария Игнатьевна были напротив. Я напрасно боялся, что меня узнают — на лакея не смотрят никогда.

Мне не терпелось поскорей заполучить дневник. Я не знал, когда мадам Авилова отдаст его графу, и сколько он пробудет в городе, поэтому, выйдя на кухню, я написал записку «Кобринскому. Убирайся прочь, а то подохнешь!» — нужно было поторопить всех, иначе передача дневника затянулась бы на неопределенное время. Написав записку, я сбежал, а с утра засел в засаду у дома вдовы географа.

Ждать мне пришлось недолго: в тот же день Авилова поехала к Марии Игнатьевне, и в руках у нее был сверток, обернутый в жесткую коричневую бумагу. Назад она возвращалась в карете тетки, прогостив у нее три часа, а в руках ничего не было. И я решил действовать.

Когда совсем стемнело, я подошел к особняку Рамзиной. С собой у меня была тонкая прочная веревка, на конце которой я привязал металлическую кошку-якорь. Размахнувшись, я зацепил якорь за баллюстраду на втором этаже и начал подниматься по отвесной стене.

В комнате, которую занимал граф, было темно и тихо. Я впервые находился здесь, и поэтому должен был действовать предельно осторожно. Мне удалось бесшумно подойти к небольшому инкрустированному столику и нащупать надорванный пакет. Я зажег спичку, чтобы убедиться в том, что это именно то, что я ищу, но когда мерцающий свет огня выхватил из темноты лицо графа, обезображенное ужасной гримасой, меня словно окунули в ледяную прорубь. Второй спички было достаточно, чтобы понять: граф Кобринский был задушен тонким витым шнуром.

Не медля ни минуты, я схватил со стола дневник и бросился вон из комнаты. Спустился вниз и убежал прочь из этого дома. Радость владения драгоценным документом заглушила во мне опасение, что это убийство припишут мне и я невинно пострадаю.

Целый день я не выходил из дома — читал дневник Авилова. Только жалко, он оказался коротким — я прочитал его от корки до корки, от начала — до мелко напечатанных буковок «Картонажная фабрика купца В. К. Прейса Васильевский остров Санкт-Петербург».

И вдруг меня осенило: как это Санкт-Петербург? Откуда Санкт-Петербург? Ведь Авилов сел на корабль в Кейптауне! Откуда у него толстая тетрадь из Санкт-Петербурга?

Я попытался собраться с мыслями и успокоиться. Ему мог дать тетрадь консул в Кейптауне, или какой-нибудь другой русский. И тут я вспомнил, что Авилов чертил на полях дневника шахматную доску. Я перелистал толстую тетрадь и никакой доски не увидел. И чернила показались мне слишком яркими, хотя сама тетрадь выглядела более чем потрепанной.

Подделка! Мне подсунули подделку! Не графу — мне! Ему уже дневник не понадобится, а мне еще чудо-остров искать! Мерзавка! Это ей даром не пройдет! Я найду ее и убью и сделаю это с превеликим удовольствием!

Немного поостыв, я потратил день на разработку плана и понял, что нет ничего лучше, как войти к Авиловой в дверь в собственном обличье. Мне терять уже было нечего — я не собирался оставаться в городе после получения дневника. Так и сделал: утром почистил свой пистолет, приобретенный в одном из портов, надел вицмундир и постучался в дверь особняка Лазаря Петровича Рамзина, у которого его дочь, по моим наблюдениям, проводила времени больше, чем в своем доме. Дневник обязательно должен был быть там.

Дверь мне открыла мадемуазель Губина. Она, хоть и удивилась моему визиту, но пригласила войти в дом. Сначала я попытался уговорить ее по-хорошему отдать мне дневник, но когда она не согласилась, я устроил обыск и вновь потерпел поражение. Я стал выходить из себя: приставил к Губиной пистолет и приказал отвести меня на квартиру Авиловой. Мы вышли на улицу, сели в извозчичьи дрожки и поехали. Всю дорогу она молчала и тряслась от страха.

У Авиловой я обыскал все, что мог, и не нашел дневника. И когда я уже был готов застрелить от злости Губину, она вдруг сказала, что дневник находится в гробу графа Кобринского.

И я был в таком состоянии, что поверил этой чуши! Я обрадовался, но мой гнев требовал выхода: Губина — свидетельница, и нужно было заставить ее молчать. Привязав ее крепко к стулу, я спустился на первый этаж и поджег дом. А потом спокойно вышел на улицу, поймал извозчика и велел гнать на кладбище.

Каким же я выглядел идиотом, когда, наставив пистолет на толпу провожающих покойного графа в последний путь, я искал дневник в гробу. Поняв, что меня в очередной раз обвели вокруг пальца, и кто, девчонка, я выстрелил в воздух и бросился бежать, петляя, словно заяц, между могилами.

Мною овладело отчаяние. Я должен был во чтобы-то ни стало добыть дневник, иначе жизнь моя оказалась бы пустой и никчемной. Проводить время в праздном ничегонеделании и ждать стука полицейских в дверь — не для меня. Никакая другая мысль не посещала мою голову, чувство страха мне было неведомо — загнанный зверь вышел на последнюю свою охоту. Снова я занял пост возле дома старухи Рамзиной и ждал удобного случая.

Вечером того же дня ее карета с кучером и лакеем на козлах выехала из ворот. Когда лошади неторопливо стали поворачивать за угол, я выскочил им навстречу, схватил их за узды, подпрыгнул и ударом кулака сбросил кучера на землю. Сорвал с него армяк, высокую шапку, забрался на козлы и погнал к Авиловой. Лакей сидел рядом, помертвев от ужаса.

— Молчи, дурак, — бросил я ему. — Сделаешь, что скажу, не трону.

Он стал кивать головой словно китайский болванчик.

— Постучишь в дверь, вызовешь Аполлинарию Авилову. Скажешь ей, что тетушка прислала. Она тебя в лицо знает?

Прошка кивнул опять.

— Смотри, язык не проглоти. Если они тебя заподозрят — не жить тебе, буду на мушке держать, чтобы тревогу не поднял.

Так и вышло. Лакей вызвал Авилову, она села в карету, а через несколько шагов Прошка соскочил с запяток и был таков.

Авилова застучала в стенку кареты, заподозрив что-то, но я только подхлестнул лошадей. А когда сзади послышалась стук копыт, я выхватил пистолет и начал стрелять, почти не целясь.

Всадник догнал карету, прыгнул на ее крышу, а потом напал на меня — мы скатились в сугроб, а лошади помчались дальше.