Читать книгу - "Ангел в эфире - Светлана Владимировна Успенская"

— Я уезжаю, — сообщила, ничего не объясняя, потому что молчание было красноречивей слов.

Наутро в прихожей, в последний раз оглядывая его лицо — для целей запоминания, для тайных дневников мемории, сказала:

— Не звони мне больше…

Он на секунду задержался на пороге — и эта секунда была значимей целой тонны невесомой словесной шелухи.

— Когда вернешься? — спросил отчужденным, хриплым после короткого сна голосом.

— Никогда, — ответила она. — Я уезжаю насовсем.

Только после его ухода можно было, наконец, расплакаться, жалея себя, вытряхнуть на стол содержимое сумки, чтобы в хаосе ее скомканных внутренностей отыскать успокоительное, чтобы взбудоражен но. разворошить нагромождение милых феминистических пустячков — помад, тушей, теней, пудр, записных книжек, сломанных шариковых ручек, тампонов, противозачаточных таблеток, чьих-то визиток, чьих-то Любовей, чьих-то воспоминаний… А потом, уронив на пол целую гору недавно казавшегося совершенно необходимым хлама, — рыдать, рыдать, рыдать, размазывая по лицу невесть откуда взявшуюся влагу. Потом, взбесившись сознанием того, что расставание с ним дается ей слишком тяжело, чересчур трудно, не так, как до сих пор давалась ей вся ее жизнь, отшвырнуть от себя весь этот хлам, все приметы и признаки старой жизни — и помады, и тени, и таблетки, и чьи-то визитки, и чьи-то воспоминания, и чьи-то Любови…

А потом, забыв, что искала, зачем лезла в сумку, — реветь, рухнув головой на стол, с палаческой обреченностью сознавая: все, все, все. Теперь уж действительно все…

Глава 7

Угром Настя появилась в студии как ни в чем не бывало, с широченной улыбкой на лице — ни тени душевных переживаний, никакого внутреннего диссонанса!

— Как дела? — уколол ее чей-то вопрос, формальный по форме, но на самом деле прощупывающий-.

— Отлично! — расцвела Настя. У нее был вид прекрасно спавшего человека, у которого превосходное расположение духа служит залогом чудесного цвета лица.

Девушка искала Валеру — ей хотелось просмотреть последние выпуски новостей (и свои собственные, и своих напарниц), чтобы, наконец, оценить их профессиональные плюсы и минусы. Точнее, чтобы оценить свои минусы, их плюсы, оценить, почему она «не тянет», по мнению руководства, которое, кстати, противоречит мнению Протасова. А между прочим, Антон собаку съел в своей профессии и попусту болтать не станет, хотя по информредакции давно уже бродят упорные слухи, будто он, несмотря на жену и двоих детей, по уши влюблен в нее… Наверное, поэтому он предупредил ее вчера, поэтому сегодня встретил ее встревоженным взглядом, безмолвно телепатируя: «Ну, как ты?», на что она ответила ему так же телепатически: «Все в порядке, не беспокойся!»

Обогнув Лену-Карлсона с отглаженным костюмом на вешалке, Настя мимоходом оценила обновку («Фу, какой отвратительный поносный цвет!»), но задерживаться возле гримерши не стала. Она углядела искомого инженера в дальнем конце коридора. Напротив него возвышался оператор Пустовалов с бетакамовской кассетой в руках. Он что-то втолковывал Валере конспиративным шепотком, а тот размеренно кивал в ответ на манер китайского болванчика: «Ладно, понял, все будет нормалек… Ну, ты же меня знаешь, Петрович…»

Насте нужен был именно Валера, но, не решившись прервать беседу из опасения нарваться на фирменное пустоваловское «дерьмо», она завернула в комнату к девочкам-редакторам, будто бы для того, чтобы узнать, что нынче нового в мире. Сообщила с мелодичным смехом, мол, она сегодня дежурная по стране, и поэтому подберите ей, пожалуйста, самые хорошие новости! Девочки традиционно пошутили в ответ:

— Новости отборные, как всегда: одно землетрясение, два урагана, пара убийств, массовое ДТП и теракт… Выбирай, что больше нравится!

— А землетрясение сильное? — поинтересовалась Настя и, услышав, что всего-то пять баллов, пара сотен жертв, да еще и не у нас, а где-то на другом конце земного шарика, проговорила, смеясь: — Беру, заверните! А остальное оставьте себе, пожалуй…

Все было привычным — шуточки, булькающее кипение рабочего полудня, раскаленная не то чтобы плохи-' ми — как всегда! — новостями лента информагентства, улыбки, смешки, взаимная осторожная приязнь…

Одна из редакторш, кажется, ее звали Оксаной, потянулась к полке, уставленной тесно прижатыми друг к другу папками. Вдруг с резкостью внезапного узнавания Настя увидела на ней свой давнишний эфирный костюм. Откуда у бедной трудяжки подобная роскошь?

Да эту тусклую полоску она узнает с закрытыми глазами, такой из-за нее скандал разразился в свое время! Настя твердила Лене, будто косая полоска рябит на экране, а та ее успокаивала, уверяя, будто рябит только белая полоска, а не коричнево-серая, как в данном случае… В тот вечер ведущая так разнервничалась из-за спора, что испачкала лаком для ногтей подкладку пиджака. В испуге она принялась застирывать ее мылом, но стало только хуже. Дальше — больше: расстроилась, разрыдалась… В результате во время выпуска Настя имела похоронно-нищенский, по ее мнению, а не классически-строгий, по мнению Лены, вид. Таким образом, ведущая при той сердечно-душевной манере подачи материала, которая давно уже стала неотъемлемой частью ее экранного образа, производила впечатление вкрадчивой сотрудницы из агентства ритуальных услуг.

— Славный костюмчик! — пропела Настя, лучась мнимым восторгом.

Оксана кокетливо покрутилась вокруг своей оси.

— Да уж… Не какая-нибудь Турция! Донна Каран, между прочим.

Настя громогласно оценила все — и строгую линию плеча, и безупречно сидящий окат рукава, и даже возжелала оглядеть подкладку шедевра, рассчитывая увидеть на ней то самое, плохо замытое пятно, которое теперь, после стирального порошка, пятновыводителя и ацетона, даже серной кислотой не возьмешь… Увидела.

Да, это был тот самый пиджак.

Настя давно уже слышала, что Лена-Карлсон втихую сплавляет по знакомым отработавшие в эфире костюмы, и теперь получила зримое подтверждение тому. Но ведь контракт с бутиком оговаривает, что ведущая должна не меньше трех раз появиться в эфире в предоставленной одежде, а Настя только однажды надевала эту жуткую полоску. Потом костюм куда-то пропал, к вящей ее радости, — и к радости бедной редакторши, раздобывшей фирменную вещь, вся ценность которой состояла в громком имени ее создателя.

Между тем Оксана радостно щебетала:

— Всего-то сто долларов по знакомству… Только два таких в Москве, неслыханно повезло, даже не пришлось по фигуре подгонять…

— Отличная вещь, мне нравится, — проговорила Настя и вдруг предложила, неожиданно для себя самой: — Продай его мне, а?

— Ну… — Редакторша замялась, ища предлог для вежливого отказа.

— Пятьсот долларов! — Плотникова оборвала девичьи колебания несуразной для секонд-хенда суммой.

Оксана молча стянула с себя пиджак.