Читать книгу - "Дата собственной смерти. Все девушки любят бриллианты - Анна и Сергей Литвиновы"

– Нет, – сокрушенно, даже преувеличенно сокрушенно покачал головой отец.

– И больше не встречался с матерью?

– Встречался. Один раз. Но у этой встречи длинная предыстория, и, если позволишь, сперва я расскажу тебе именно ее… Месье! – вдруг поднял палец Антон. К ним подскочил официант. – Пожалуй, самое время подкрепиться, ты не против, дорогая? Что ты предпочитаешь? Хочешь, я переведу тебе название блюд?

– Благодарю, я владею французским, – холодно ответила Таня, углубляясь в меню.

В результате долгих выборов главного блюда, происходивших с парижской основательностью и с живейшим участием официанта, они остановились наконец на морском коктейле для Татьяны и утке для отца. Антон заказал себе розовое божоле, а Тане официант порекомендовал белое бордо урожая 1996 года.

– И еще рюмку перно – сейчас! – крикнул отец удалявшемуся официанту. Тот приостановился, поклонился и проговорил: «Biensur[12], месье».

– Итак, на чем мы остановились? – преувеличенно бодро воскликнул Антон, когда процедура заказа закончилась.

– Ты бросил нас с мамой и уехал из Москвы.

Антон скривился.

– Ну, об определениях, кто кого бросил, можно еще долго спорить…

– Ну уж не я – тебя.

– Да, – вздохнул Антон, – прости меня, моя милая… Вот перед тобой я действительно в неоплатном долгу… – Он слегка закручинился и продолжил: – Так вот, шел 1973 год. Я попросил распределения в приморский город Южнороссийск. Он был ближе всего от моего родного поселка – Архипо-Осиповка, может, слышала? Там жили мои родители – твои родные бабушка и дедушка…

– Я отдыхала там… – задумчиво проговорила Таня. – Они живы?

– Уже нет.

– Прости.

– Ничего. Я так их больше и не видел… – рассеянно проговорил Антон.

Очаровательный официант принес рюмку перно Антону. С поклоном поставил ее перед ним и еще раз улыбнулся Татьяне: «Что-то еще?»

– Спасибо, нет…

– А вам, мадемуазель?

– Еще чашку кофе.

– Одну минуточку…

– Ты много кофе пьешь… – по-отцовски ее пожурил Антон. Таня слегка поморщилась от этой участливости. Отец продолжил свой рассказ, уже не прерываемый ею. – Итак, в семьдесят третьем я после института по распределению поехал в Южнороссийск. Меня назначили художником на местную швейную фабрику. Дали комнату в общежитии. С восьми утра и до семнадцати ноль-ноль я служил на фабрике… Если б ты знала, до чего это было скучное время!.. Большую часть рабочего дня я проводил совсем не за разработкой новых видов одежды, как наивно рассчитывал. Нет, рисовал доски почета, плакаты типа «XXV съезду КПСС – 25 сверхплановых трусов!»… В лучшем случае оформлял фабричный клуб к Новому году… По вечерам пил портвейн в общаге… Никаких пейзажей или портретов в свободное время, как я планировал в Москве, не получалось. Слишком много сил выжимала эта совдепская халтура от звонка до звонка… Потом началась зима, задули норд-осты – если б ты знала, как паршиво у моря зимой!.. Я был уже близок к тому, чтобы бросить «художества», устроиться матросом куда-нибудь на траулер, а потом сбежать в первом же западном порту… Но все это требовало усилий, и нешуточных, а я был словно парализованный – от этих ветров, от портвейна, отупляющей работы…

Чувствовалось, что отец едва ли не наизусть выучил свой рассказ. Он прервался, чтобы закурить крепчайший «Житан» – третью сигарету за завтрак.

– Ты не пытался найти нас с мамой?

– Пойми, она меня прогнала… Прогнала в самой грубой форме… И я даже не знал, где она, что с ней… И я понятия не имел о том, что будет ребенок, что он родился… Ты то есть родилась… К тому же это безденежье… Я получал на фабрике сто двадцать рублей – на такие деньги даже в Москву толком не съездишь. Я в институте привык к несколько иным доходам – я тебе потом расскажу, от чего… И вот тут-то на горизонте появился Пол… Ну то есть Пашка… Мы все тогда были – Пол, Майкл, Антуан… Тлетворное влияние Запада, – усмехнулся отец, делая широкий жест, как бы охватывающий вот этот ресторан на Елисейских Полях и сами Елисейские Поля, включая Триумфальную арку неподалеку.

Официант принял жест Антона за призывный – подбежал и, улыбаясь, осведомился, не нести ли заказанное.

– Тащи, – велел отец по-русски. – Пол… Пашка Ильинский… Он сыграл в моей жизни огромнейшую, прямо-таки скажу, – отец усмехнулся, – судьбоносную роль…

– Ильинский… Ильинский… Где-то я слышала эту фамилию… Постой, это не он ли сейчас – мэр Южнороссийска?

– Он, он… – недобро усмехнулся отец. – Но тогда до этого было еще ох как далеко. Хотя задатки у парня были что надо… Он был тогда года на три старше меня. Уже партейный. И уже возглавлял на фабрике отдел снабжения – должность не для молодых и не для слабонервных, если ты знаешь… Впрочем, откуда тебе знать…

Подскочил официант, принес вино. Дал попробовать Тане бордо, отцу – божоле. Они посмаковали, отец утвердительно кивнул и отослал лакея, сделав жест, чтобы тот не появлялся подольше.

– Как-то мы сблизились с этим Павлом Ильинским – Полом. Он был человек бесконечно циничный, но обаятельный. И авантюрист страшный, еще почище меня. На работе он – Павка Корчагин, секретарь комсомольской организации: комсомольский значок, пламенные речи – про заветы отцов и все такое… После работы, среди своих (а в своих ходили очень немногие), он – Пол: гитарка, анекдотики, «Лет ит би!»… Я с самого начала почему-то подозревал, что он связан с КГБ. Уж очень он был раскованный… Сейчас-то я просто уверен, что так оно и было. Иначе б тогда он просто не поднялся бы. Получил бы, как Шляга, «пятнадцатирик», а то и просто шлепнули бы… Впрочем, это я забежал вперед… – Антон закурил еще один «Житан» – крепкий и вонючий, что наша «Новость». – Короче, – задумчиво сказал он, ломая спичку в пепельнице, – стали мы с Полом – Павлом Ильичом Ильинским то есть – встречаться все чаще. Он ко мне на работу в каморку заходил, после службы в общагу наведывался… Пили мы с ним…

– По бабам ходили, – в тон подсказала Татьяна.

– И это было, – легко согласился отец. – Много мы, конечно, с ним разговаривали – и не только о бабах. И о политике, разумеется. И об экономике. И о нашей зачуханной фабричонке в том числе… И все нас недоумение, даже злость брала: сырье у нас прекрасное, оборудование – нормальное, девки-мотористки – трудолюбивые… А шьем – ну такое, прости меня, говно, что в магазинах годами пылится! Трусы сатиновые синие до колен. В лучшем случае, как последний писк, – трусы в горошек!.. Говорили мы с Полом, говорили – и договорились до того, что нормальным путем ну никак ты эту ситуацию не перешибешь. Ну разработал бы я модную модель – такую, чтоб в магазине с руками отрывали… Ну и что? Ну, положим, директрисе нашей – ох, сука была еще та! – она бы, эта модель, понравилась… Так ведь надо еще в крае ее утвердить. Надо еще в Москву в министерство раз двадцать съездить – там утвердить… Потом в целях борьбы за снижение себестоимости из модели бы самые хиповые детали изъяли – ну, и вышли бы те же самые трусы!.. А мы их и так уже клепаем!.. Впрочем, зачем тебе эти дела давно минувших дней… Вы теперь иначе живете. И слава богу, скажу я тебе, что иначе. Хоть у вас там такое дерьмо, как Ильинский и Шляга, процветают. А мать твоя, кандидат наук, в говне сидит!.. Но все равно – хуже совдепии, наверно, ничего нету…