Читать книгу - "Принцесса Анита и ее возлюбленный - Анатолий Афанасьев"

— Что значит — мое перевоспитание?

— Значит приведение в божеский вид. Чтобы знала свое место и не рыпалась. Судьбу не переменишь, деточка.

— Могу я повидать Станислава Ильича?

— Не раньше, чем он сам захочет. Видно, провинилась ты крепко перед ним, раз сюда сплавил. Моли бога, чтобы простил.

— Кузьма Витальевич, вы понимаете, что участвуете в похищении? Во всем мире это карается законом. Наверное, и в России тоже?

— Ничего такого у нас нету, — с удовольствием объяснил Зубатый. — Было лихо да сплыло. Твой закон и есть твой господин. Как решит, так и будет. Ни на что другое не надейся.

— Как же так? — Зубатому показалось, что девушка немного оживилась, а зря. — Есть же прокуратура, полиция? Ваш президент, я читала, говорил о диктатуре закона. Значит, это все обман?

В чашку добавил ложку варенья, посмаковал и выпил. С наслаждением затянулся сигаретой. Утро складывалось приятно.

— Закон, конечно, имеется, как не быть, вплоть до диктатуры. Но токо для нищих, у кого денег нет. У кого деньги, тот сам закон. Прокуроры, милиция — все продаются пучок за пятачок. Дак откель тебя привезли, там тоже так, токо скрытно. У нас в России все честно и откровенно. У кого капитал, тот благоденствует. У кого нет, милости прошу на свалку истории. Быдло — оно быдло и есть. Никакого обмана. Обман был, когда людишкам внушали, будто все равны между собой. Коммуняки семьдесят лет народ морочили, по лагерям гноили, а сами за его спиной обжирались как свиньи. Нынче времена иные, полные свободы. Сумел разжиться капиталом — и ты кум королю. Не сумел — подыхай в дерьме и не вякай. Не нами заведено. Испокон веку так было.

— Что-то вы ужасное говорите.

— Правды бояться не надо, деточка. Скоро сама все поймешь. Сейчас тебя на жительство определят, отдохни с дороги часок-другой. После сделаю тебе экскурсию.

Хлопнул в ладоши. Прибежали Насос и Штемпель. Подхватили ее под руки, потащили с собой. Оглянуться не успела, как очутилась в крохотной каморке с зарешеченным окошком. Из обстановки — кровать, застеленная серым одеялом. Подушка в торчащих перьях, без наволочки. У стены покосившийся пузатый комод. Возле двери медный тазик, накрытый пластиковой крышкой. Две табуретки и маленький стол под окном. Вещей у нее с собой не было никаких, переодеться не во что, но все же Анита спросила у блатных, нельзя ли ей умыться и привести себя в порядок. Услышав такое, Насос и Штемпель заржали, как два жеребца, и захлопнули дверь.

Анита легла на кровать и попыталась собраться с мыслями. Все, что с ней произошло, напоминало ряд путаных сцен из фильма, снятого авангардистом. С того момента, как в больничную палату заглянули двое незнакомцев, которых она не успела толком разглядеть, и один из них ткнул ей в нос влажное полотенце, реальность всплывала перед ней в смутных обрывках. То чудилось, что едет в машине, то взмывала к небесам на самолете, у которого одно крыло наполовину отломлено, то погружалась в ледяную прорубь. Сознание размывалось, не удавалось его сфокусировать. Какие-то люди обращались к ней требовательными голосами, но лиц она не различала, как не понимали того, чего от нее хотели. Страха или особого волнения не испытывала, напротив, чередование звуков и зрительных образов, балансирование между явью и сном давало возможность отвлечься, перемочь знобящие приступы тоски, связанные с оглушающим видением отца, согнувшегося над рабочим столом, пытающегося мертвой рукой нацарапать последнее послание к ней. Окончательно пришла в себя только на заснеженной аллее, по которой ее вели (или несли?) двое мужчин…

Уснула вмертвую, не раздеваясь, и разбудил ее Зубатый. Увидела его слюдянистые глаза, услышала бурливый, как вода в кране, смешок, ощутила тяжелую руку на своем бедре, но уже настолько владела собой, что не испугалась.

— Экскурсия, — оповестил он. — Или сперва пожрешь? Жрать хочешь?

— Как скажете, — ответила Анита.

В столовой, которая располагалась чуть дальше по коридору, повар в белом колпаке поставил перед ней тарелку пшенной каши и стакан компота, где плавал кусочек яблока и на дне лежала косточка от абрикоса. Еще вывалил из кожаного передника горку обкусанных черных сухариков.

— Каша с маслом, — пояснил Зубатый, усевшийся напротив. — Пока на тебя смета не поступила, кормить будут по остаточной категории. Сухарики в компот макай, так вкуснее.

— Спасибо большое, — поблагодарила Анита, и, незаметно для себя, умяла всю тарелку, и напилась компоту с сухариками. Зубатый следил за ней удовлетворенно.

— Видать, давно натуральной пищи не кушала, а? Небось больше к разносолам привычная?

— По-всякому бывало, — уклонилась от прямого ответа Анита.

Из столовой Зубатый отвел ее на вещевой склад, находившийся в этом же здании в подвале. Там ее приодели с головы до ног. К тому, что было на ней — длинная темная юбка, тонкие колготы и вязаный свитер, — он самолично подобрал дамское пальтецо с каракулевым воротником, шерстяные рейтузы, теплый шарф и солдатскую шапку-ушанку, все не новое, но чистое и подходящее по размерам.

— Зима на дворе, — заметил озабоченно. — Простудишься, барин не похвалит.

На улице стоял белый, морозный день и Анита получила возможность оглядеться. То, что увидела, ее не обрадовало и не огорчило. Всякие эмоции по-прежнему в ней дремали. Чудный зимний пейзаж со стеной черного леса по бокам. Прямо перед ними — пятиэтажное кирпичное здание, слева и справа бараки, по всему периметру колючая проволока в два-три человеческих роста со сторожевыми вышками и бегающими на цепи овчарками. Людей никого не видно, при их появлении лишь несколько сумрачных теней растворились в снежной перспективе. Зубатый дал пояснения. Оказывается, дом, куда Аниту поместили, из которого они вышли, двухэтажный, по всей видимости, очень старой постройки, — это следственный накопитель, а пятиэтажка — коммерческая тюрьма особого назначения. Смущенно улыбаясь, Зубатый признался, что мечтает со временем придать ей статус международного трибунала, как в Гааге, но все пока упирается в недопонимание со стороны босса. Затронув эту тему, Зубатый чрезвычайно возбудился, плоское лицо помолодело, покрылось розовыми прыщиками, писклявый голос зазвенел на морозе, как капель. Остановившись посреди пустыря, на расчищенной от снега дорожке, он размахивал руками, хватал Аниту за разные места, тряс, как грушу, брызгал липкой слюной:

— Желудь большой человек, крупный воротила, но тупой, как долото. Россиянская дурость из него так и прет. Вот ты хотя девка пропащая, но западного помесу, ты сумеешь понять. Сама подумай! Какая об нас слава пойдет по всему цивилизованному миру. Поганым американосам нос утрем. Ишь, моду взяли самочинно карать. А мы вроде ни при чем. Накося, как говорится, выкуси. Они наших террористов судят, мы — ихних. Они, допустим, арабиков лупят, мы еврейцев. И все, заметь, по контракту, для взаимной выгоды. Главное тут не деньги. Главное — престиж. Ты сама в натуре кто по убеждениям? Патриотка или демократка?

— Не знаю, — пролепетала Анита, тщетно вырываясь из цепких рук.