Читать книгу - "Белое, черное, алое… - Елена Топильская"

За дверью слышался какой-то неясный шум. Раздались шаги, они приблизились к двери, дверь открылась. Путь нам преградил невысокий мужчина, отличавшийся от предыдущих стражей не только комплекцией, но и стилем одежды, — он явно предпочитал консервативный костюм с галстуком спортивному. Ему мы предъявились сразу, без напоминаний. Там, за пределами отделения, сидели на стреме рядовые бойцы, а это, судя по всему, был один из близких. Человек того же уровня.

Он внимательно рассмотрел наши удостоверения и позволил войти. Посреди коридора реанимационного отделения стояла огромных размеров видеодвойка. На экране под оглушительную тревожную музыку бегали какие-то импортные зубодробители в камуфляжах, трещали автоматы, где-то что-то пылало. Перед экраном сидели, развалясь в креслах, трое парней в спортивных костюмах, на коленях у них лежали помповые ружья. Разрешения на них, безусловно, имелись, можно было не сомневаться. Двери в палаты по коридору были распахнуты, а может, этих дверей и вообще не было предусмотрено, в дверные проемы видны были койки с прикованными к ним страждущими пациентами. По коридору нервно расхаживала разодетая и раскрашенная женщина, в каких-то немыслимых блестящих брючках и не совсем уместном в больничной обстановке облегающем джемпере прямо-таки с бальным декольте. Впрочем, осуждать ее язык не поворачивался: ей было что показать.

— Вертолетша! — шепнул мне на ухо Кораблев.

Наш сопровождающий в костюме вежливым и тихим голосом сообщил, что с Романом Артемьевичем поговорить не удастся, он в тяжелом состоянии, но мы можем пройти к лечащему врачу, и изящным жестом указал на дверь в конце коридора. Мы прошли именно туда.

Лечащий врач, худенький парнишка в коротком белом халате, сидел в ординаторской за столом и вдумчиво заполнял истории болезни.

Мы представились в очередной раз, и доктор оторвался от бумажек и с интересом взглянул на нас. Дверь в ординаторскую мы плотно прикрывать не стали, и доктор это явно заметил, но никак не прокомментировал. Стараясь говорить не слишком тихо и спрашивая себя, не заглушает ли шум войны на экране видика мои вопросы и докторские ответы, я выяснила, насколько тяжело состояние больного Лагидина. Лечащий врач мне объяснил, что нахождение больного в реанимации пока не вызывается тяжестью состояния, но обусловлено тактикой лечения, а также удобством наблюдения его именно в условиях отделения реанимации, так как обследование еще не закончено, а состояние в любой момент может ухудшиться.

Совсем не заботясь о том, что мои слова могут больно ранить близких больного, я позволила себе замечание, что в тюремной больнице прекрасные врачи, и там он наверняка быстро пойдет на поправку. Доктор отнесся к этому моему замечанию на удивление безразлично; мне даже показалось, что он был бы рад избавиться от такого хлопотного пациента. Он только спросил:

— Вы ничего не путаете? Я слышал, что это на него было покушение.

— Нет, никто ничего не путает, — заверила я его. — Когда с Лагидиным можно будет проводить следственные действия? Он подозревается в убийстве, и я вас прошу сообщить в прокуратуру, как только его можно будет допросить и перевезти в тюремную больницу. Кстати, как вы терпите этот бардак в реанимационном отделении?

— Мы не в состоянии своими силами обеспечить безопасность больных, — вздохнул врач. — А разборки в палатах нам совершенно не нужны. Вы ведь слышали, наверное, что весной у нас имело место ЧП: привезли мужчину с огнестрельным ранением, положили в реанимацию, он уже шел на поправку, как вдруг прямо белым днем пришел человек в маске, с автоматом, и расстрелял нашего больного. Добил, что называется. Вы знаете, было очень неприятно. Мы уж лучше потерпим временно некоторые неудобства…

— Вот я и говорю, в тюремной больнице ему будет куда безопаснее, туда уж точно никто с автоматом не заявится, — заметила я. — А что конкретно за заболевание у Лагидина? С каким диагнозом он госпитализирован?

Доктор вздохнул и полез в кипу историй болезни. Выудив самую толстую, он раскрыл ее и вздохнул еще раз.

— У него заболевание неясной этиологии. Поступил с жалобами на тошноту, слабость, боли в сердце, болезненность лимфатических узлов… Кардиограмма показала функциональное расстройство сердечной деятельности, но одновременно мы выявили… Как бы вам объяснить попонятнее? В общем, у него изменения состава крови, и похоже, необратимые. Резкое увеличение количества белых кровяных телец. Причем, вы знаете, несмотря на проводимые мероприятия, его состояние ухудшается…

Заметив мой недоверчивый взгляд, доктор торопливо добавил:

— На понедельник мы назначили костно-мозговую пункцию. Поверьте, он действительно болен.

— Разумеется, иначе бы вы его тут не держали, — усмехнулась я. — Напишите мне, пожалуйста, справочку о состоянии Лагидина.

С этими словами я достала из сумки листок бумаги и ручку и, написав: «Где Г. Г. Пискун?», подвинула записку к доктору. Тот понимающе кивнул и нацарапал под моим вопросом: «2-й этаж, каб. 8». Потом написал на бланке с угловым штампом больницы справку о том, что в настоящее время с больным Лагидиным Р. А. проводить следственные действия не рекомендуется в связи с состоянием его здоровья, и, вручив мне бумажку, громко сказал:

— Поставьте на эту справку печать в восьмом кабинете на втором этаже.

Мы поблагодарили доктора и распрощались. Нас беспрепятственно выпустили из реанимационного отделения и позволили добраться до второго этажа. Там мы оказались предоставленными сами себе, без труда нашли восьмой кабинет и получили возможность без лишних ушей пообщаться с Галиной Георгиевной Пискун.

Мы без труда вспомнили друг друга: когда-то она лечила одного из моих потерпевших. Я знала, что она человек надежный, ей можно доверять.

В двух словах обсудив изменившуюся жизнь кардиологического отделения после госпитализации больного Лагидина, мы перешли к вопросу о состоянии Олега Петровича Скородумова.

— Ничего утешительного, — вздохнув, сказала Галина Георгиевна. — Он поступил уже очень тяжелым, несмотря на интенсивные меры, состояние никак не стабилизируется. Неделю он еще там пролежит, это точно. Если хотите, я вам сразу сообщу, как только с ним можно будет поговорить.

— А состояние не ухудшится? — спросила я.

— Будем стараться, — заверила меня Пискун. — Но я надеюсь, что через неделю мы с вами встретимся, и с Олегом Петровичем вы уже поговорите.

— Вы только не афишируйте тот факт, что Скородумов в том же отделении, что и Лагидин. Могут быть неприятности, — предупредила я.

— Вы знаете, мне иногда кажется, что у нас тут полевой госпиталь.

Постоянно привозят тяжелых больных с огнестрельными, — пожаловалась Галина Георгиевна, — вон в реанимации сидят люди с ружьями, ничего не стесняясь; весной больного расстреляли прямо на койке. Война, а ведь была больница как больница, дорожно-транспортные происшествия да строительные травмы-самое страшное, что могло с людьми приключиться, — вздохнула доктор Пискун.