Читать книгу - "Дворянин из Рыбных лавок - Олег Кудрин"

Горлис шел домой и думал о том, как нужно ему сейчас увидеться с amore Росиной, обнять ее, напитаться от ней сил и жизнерадостности. Вчерашнее убийство, случившееся у него практически на глазах. Прошедший нервный разговор с Вязьмитеновым. И предстоящая совсем скоро сложная встреча со Спиро… Всё вместе это угнетало, придавливало к земле. Так нужен был легкий воспаряющий Росинин взгляд, улыбка, поцелуй.

Но промельком думал он и о расследовании. Что ж, снижение интереса Вязьмитенова к делу вполне очевидно. Не в последнюю очередь это связано с тем, что он по какой-то причине уверен: обе смерти имеют характер личностный, почти семейный. Но откуда такое мнение?

И вдруг Натан остановился, когда сконцентрировался на одной фразе чиновника, а именно: «Мы сделали запрос, навели справки. Понятинские и Гологордовский обитали по соседству». Стефанию убили поздно вечером. Где и какие справки можно было навести в столь короткие сроки, чтобы узнать о том, что галичанские поместья Понятинских и Гологордовских расположены поблизости? Ответ на сей вопрос мог быть только один. В Австрийском консульстве! Учитывая, что Гологордовский — австрийский подданный, к тому же взятый на учет, там могли пойти навстречу в предоставлении подобной информации. К тому же и Понятинские, хоть и российские подданные, не последние люди в Королевстве Галиции и Лодомерии…

А из этого следовал и другой вывод. Пауль Фогель так быстро поверил в похищение письма, а не свою забывчивость, не столько потому, что Горлис сказал ему ободряющие слова, сколько оттого, что с утра к нему приходил с вопросами некий русский чиновник. Вот его-то начальник канцелярии и заподозрил! Да-да, именно так. Помнится, Фогель сказал, что будет писать докладную записку о преступлении «международном»! Ах, если бы можно было узнать у Фогеля, кто из российских чиновников приходил к нему сегодня утром. Но Натан припомнил его глаза, становившиеся в таких ситуациях холодно металлическими, и понял, что выведать ничего не получится. Хуже того, еще и на себя подозрения накликать можно будет. Поспрашивать у подчиненных Фогеля? Не менее плохо. Там, в консульстве, сейчас идет подробное разбирательство случившегося, и всякое любопытство постороннего (а в данном случае Горлис был для них посторонним) будет выглядеть крайне подозрительно. Натану же, имеющему столько родственников в Австрийской империи, совершенно не хотелось с нею ссориться.

Merde! Его настроение и без того плохое, стало еще хуже. Захотелось по-детски зарыться в мамины руки или волосы. Но сие невозможно… Ах, как нужна ему сейчас dolce Росина! Кажется, один ее взгляд, поцелуй его бы сразу вылечили. Но сегодня же пятница. И скорее всего, она для него недоступна. Хотя иногда бывало, что и в этот день ему удавалось застать ее дома. Натан почти уверил себя, что сейчас именно так и будет и через несколько мгновений ему повезет увидеть свою любимую.

Он взошел к квартире сестер. Долго стучал, но никого не было. И Горлис решил, что Росина уехала с «благодетелем» (что поделать, день такой). «Воздыхатель» же остался наедине с самим собой. Пока он направлялся к своему дому, что было совсем близко, вдруг еще одна мысль молнией пронзила мозг и обожгла всё тело. Никанор Абросимов — «благодетель» Фины. А что если «благодетель» Росины… Евгений Вязьмитенов?

Вот прямо сейчас он припоминал все последние дни, когда довольно часто общался с этим чиновником. И получалось, что каждый раз, когда куда-то «срочно по делам» уезжал Евгений Аристархович, то и… Росины дома не оказывалось. И теперь — как он предположительно расслышал в канцелярии, Вязьмитенов будет праздновать окончательное решение вопроса с обустройством линии порто-франко. В каком же составе? Можно предположить, что и в таком: Абросимов с Финою да сам он с Росиной. Зять и шурин с одной стороны да две кузины с другой. Горлис потряс головой, стараясь избавиться от сих мыслей, но они уже так проросли в сознание, в воображение, в кровь, что уходить не хотели…

Что ж, раз так, то так. В конце концов он знал, на что идет, когда становился Росининым «воздыхателем». Натан попытался успокоиться одним с детства усвоенным приемом. Нужно убедить себя, что случившийся вариант — наилучший из всех возможных (и это часто удавалось — тогда, в детстве). Вот сейчас — да что он расклеился, как дешевая столешница?! Это же прекрасно, что Росины не застал. Впереди напряженная встреча. А он за эти дни (и ночи) так устал. Ему обязательно нужно прилечь, отоспаться. Чтобы быть бодрее, с более ясною головой к вечерней встрече со Спиро.

Но вот они, каверзы жизни… Придя домой, Натан к своей досаде обнаружил, что солдатка, кажется, так никуда и не уходила. Да что ж за день такой, ей-богу, — всё наперекосяк!

Тут уж ничего не оставалось, как спросить, отчего она столь печальна. Марфа ответила, что муж бузит, нынче особенно шумно и дерзко. Она попробовала вернуться в их комнатку в казармы. Но он уже напился, хуже вчерашней ночи, и бьется сильно, жестоко. Что особенно обидно — и правою рукой тоже, той самою, что она ему недавно сама лечила: полночи, да потом еще весь день пахучей мазью смазывала.

Вот тут-то сонливость у Натана и прошла. Он живо вспомнил, как несколько дней назад от солдатки пахло как-то странно, как раз в утро после ночи, когда он дрался с двумя дерзкими разбойниками. Спросил, та ли это ночь? Марфа задумалась, загибая пальцы. И высчитала, что та.

Вот оно как! Открытия сыпались на Горлиса одно за другим. Так это, оказывается, Марфин муж нападал на него с ножом по пьяной лавочке. Случайно ль? Или, может быть, подкуплен был кем-то?!. Натан и на Марфу посмотрел с подозрением. Но та неправильно истолковала его взгляд, решив, что барин подозревает ее во лжи.

Да, да, подтвердила она, бьет ее супружник, да еще как! Будто перед ним не жена верная, безропотная, а город, отданный триденно на разграбление. Ох, не красит людей война да славная суворовская армия. Совсем зверьми возвращаются.

Вот как… Натан про себя отметил, что никогда и не задумывался об особенностях Марфиной жизни. И видимо, относился к ней примерно столь же высокомерно, как Понятинские к своим гайдукам и слугам. Захотелось проявить участие. Не нашел ничего лучшего, как спросить незамысловато:

— Что ж, прям так и бьет?

— Бьет.

— И сильно?

— Сильно, — простодушно ответила Марфа, закатала рукава платья и показала синяки.

Натан засмотрелся на ее синяки, да и на руки, ими укрытые. И вдруг с удивлением для себя отметил, что они, между прочим, у нее совсем не старые, как можно было подумать ранее, под платьем-то, — не обвислые, а подтянутые, упругие. Только вот битые. Зачем же так? Что ж за брутал такой, муж ее. Натан взглянул ей в лицо, прямо в васильковые глаза. И вдруг понял, что, кажется, впервые смотрит на нее, в нее, вот так, глаза в глаза. Раньше-то она всегда не то что глаза, но и всё лицо прятала, то отворачивалась, то взгляд об пол тупила. А теперь глядела не таясь, вызывающе оскорбленно, с болью, не им причиненной.