Читать книгу - "Убежище чужих тайн - Валерия Вербинина"

По справедливости, после тридцати следует тридцать один, но не стоит слишком придираться к мыслям совсем молодой женщины, которая к тому же только что увидела дурной сон.

«Я, наверное, буду похожа на маму, – размышляла Амалия. – Всегда прекрасно одетая, даже если она дома и не собирается никуда выходить, причесанная, с обручальным кольцом на пальце… Но почему-то хочется думать о ней, когда она была не одна, а с папой… Когда они сидели рядом за столом и она говорила что-нибудь забавное своим глубоким голосом и оборачивалась к нему, они переглядывались с видом сообщников и всегда начинали смеяться одновременно… А потом Костя заболел чахоткой, и от него, видимо, заразился и папа…»

На этом месте она остановилась, чтобы не вспоминать, что было дальше: смерть брата, смерть отца, безденежье – к семнадцати годам она хорошо знала, что такое удары судьбы.

«А Луизу поджидал другой удар: богатый отец, который, может быть, и не отец ей вовсе, да еще и убийца… А если это был не он? Если ее мать убила Надежда Кочубей, а жены Мокроусова все-таки умерли от естественных причин? Поговорю-ка я сегодня еще раз с Гостинцевым на всякий случай…»

Утром после завтрака она отправилась к своему старому знакомому и застала его в тот момент, когда он перевязывал бродячей собаке больную лапу. Завидев баронессу фон Корф, доктор смутился.

– Добрый день, сударыня… Я, конечно, не ветеринар, но считаю своми долгом сделать все, что можно, чтобы облегчить страдания животного…

– Это очень благородно с вашей стороны, – серьезно сказала Амалия. – Я вообще с подозрением отношусь к тем, кто не любит животных, детей или цветы. Обычно с такими людьми что-то не так…

Доктор Гостинцев усмехнулся и осторожно переложил собаку на подстилку в углу.

– Помнится, Сергей Петрович Мокроусов всегда говорил, что животные должны знать свое место, от детского крика у него болит голова, а цветы – каприз природы, которому дамы придают слишком много значения, – заметил он. – Скажите, вы действительно думаете, что он мог уморить всех своих жен?

– Я бы не стала этого исключать, – осторожно ответила Амалия. – Можно ли доказать каким-то образом, что отравление имело место?

– В теории – да, на практике – нет, – покачал головой доктор. – И проблема не только в том, что мы еще не дошли до должного уровня анализов, но и в том, что очень трудно, практически невозможно добиться позволения выкопать тело, которое уже похоронено. Ближайший родственник этих дам – Сергей Петрович, и, если ваши догадки верны, он никогда не даст разрешения на эксгумацию. Другое дело, если вам удастся каким-то образом спровоцировать его на новое преступление и добиться того, чтобы его взяли с поличным, но я, по правде говоря, не вижу, каким образом это можно осуществить. Жен у него больше нет, денег более чем достаточно, и ему нет смысла убивать кого бы то ни было – тем более сейчас, когда он наверняка догадывается, что вы его подозреваете.

Разговор с доктором Гостинцевым не обнадежил Амалию, но его слова о том, что преступника можно спровоцировать, заставили ее задуматься, тем более что она и раньше размышляла о чем-то подобном. Попрощавшись с доктором, баронесса фон Корф какое-то время гуляла по городу. Она знала, что во время именно таких неспешных прогулок ей в голову обычно приходят и самые блестящие, самые неожиданные мысли; но тут ни с того ни с сего стал накрапывать дождь, и Амалия взяла извозчика и велела везти ее обратно в гостиницу «Европейская».

Первый, кого она увидела внизу, был сидящий в кресле щегольски одетый немолодой человек с тростью, который так испугал недавно Николая Лаппо-Данилевского. Признаться, первым побуждением Амалии было пройти мимо, не поздоровавшись, но у нее ничего не вышло, потому что Сергей Петрович Мокроусов, завидев ее, тотчас встал и подошел к ней.

– Госпожа баронесса, не буду притворяться, что я счастлив видеть вас, – промолвил он, улыбаясь одними краями губ, – потому что я более чем счастлив. Мне бы хотелось обсудить с вами одну особу, судьбу которой вы принимаете так же близко к сердцу, как и я.

– О какой именно особе идет речь? – спросила Амалия, твердо решив не поддаваться на уловки своего собеседника.

– О мадемуазель Делорм.

– Вам должно быть известно, что мадемуазель Делорм живет в этой же гостинице. Если у вас к ней дело, то вам было бы лучше обсудить его непосредственно с ней.

И, сочтя, что она и так сказала более чем достаточно, Амалия сделала шаг прочь.

– Она не хочет со мной видеться, – сказал Мокроусов ей вслед. – И говорить со мной тоже не хочет. – Амалия остановилась и медленно повернулась к нему. – Сегодня утром она сказала мне, что собирается вернуться во Францию, к людям, которых считает своей семьей. Еще она добавила, что ей не нужны ни мои деньги, ни мое имя, она настоятельно просит оставить ее в покое. Она… она дала мне понять, что отрекается от меня и что ни при каких обстоятельствах не желает меня знать.

– Вас это удивляет?

Мокроусов опустил голову. Лицо у него было землистое и измученное. Амалия знала, что ему немногим более пятидесяти, но он выглядел дряхлым стариком; и только теперь она поняла, почему.

– Вы безжалостны, госпожа баронесса… – с горечью проговорил ее собеседник. – Клянусь вам всем, чем хотите, я невиновен в том, в чем меня обвиняли. И я не заслуживаю того, чтобы на склоне моих дней единственная… единственный близкий человек, который у меня остался, обращался со мной вот так.

– Сколько вам осталось? – спросила Амалия.

Сергей Петрович поднял глаза, и они сверкнули, как два сапфира.

– Вы ведь наверняка были у доктора, – настаивала баронесса фон Корф. – Что он вам сказал?

Мокроусов вздохнул. Его глаза потухли.

– Полгода, может быть, девять месяцев. Я хочу провести это время со своей дочерью. – Баронесса фон Корф молчала. – Вы имеете на нее большое влияние, вы можете убедить ее, что меня оболгали. Я совершил в жизни много ошибок, но на моей совести нет смертных грехов. Я никого не убивал… А ее мать, как я понимаю теперь, я любил больше всего на свете. Но тогда мне казалось, что это просто любовь и что таких у меня будет еще много…

В гостинице, где жила Амалия, был ресторан, при котором имелись отдельные кабинеты для тех, кто предпочитал есть в одиночестве или кто просто не хотел, чтобы его видели в общем зале.

– Попросите самый лучший кабинет, – сказала Амалия Мокроусову. – Там и поговорим, с глазу на глаз. Но должна предупредить вас, милостивый государь, что разговор будет долгим.

– На иное я и не рассчитывал, – усмехнулся ее собеседник.

Через несколько минут баронесса фон Корф и ее спутник, похожий на привидение, сидели за столом в небольшой комнате, обставленной с покушениями на провинциальную роскошь. Тут были красные занавеси, золотая бахрома, стулья с малиновой обивкой, диван с гнутыми ножками и картина с фривольным сюжетом. Официант ловко сменил скатерть на столе и, подобострастно глядя на Сергея Петровича и его спутницу, осведомился, что они будут. Для виду Амалия заказала какой-то еды, хотя есть ей вовсе не хотелось, а даже если бы и хотелось, она бы ни за что не стала ни к чему прикасаться. Баронесса фон Корф всегда считала, что трапезничать в присутствии того, кого подозреваешь в отравлениях, крайне неосмотрительно.