Читать книгу - "Правило четырех - Дастин Томасон"

— И что мне делать? — спросил я однажды вечером, когда Кэти ушла, оставив меня в горьком разочаровании.

Каждое утро после пробежки я получал поцелуй в щечку, что никак не компенсировало затрат: «Гипнеротомахия» отнимала все больше и больше времени, на сон оставалось не более пяти или шести часов, так что долг нарастал. Мои мучения были сродни танталовым мукам: когда я хотел Кэти, то получал Колонну; стараясь сосредоточиться на Колонне, мечтал о сне; а когда наконец засыпал, в дверь стучала Кэти, вытаскивая меня на очередную пробежку. В таком хроническом отставании от собственной жизни присутствовал, наверное, и комизм, но мне было не до смеха. Я желал лучшей доли.

В тот вечер, однако, Чарли и Джил ответили на мой вопрос едва ли не хором:

— Набраться терпения. Она того стоит, — сказали они.

И как обычно, оказались правы. На пятой неделе нашего знакомства Кэти показала нам всем, чего она стоит. После семинара по философии она заглянула в наше общежитие со свежей идеей.

— Послушай вот это.

Я увидел в ее руках тоненькую книжечку, «Утопию» Томаса Мора. «У обитателей Утопии есть две игры наподобие шахмат. Первая представляет собой как бы арифметическое состязание, в котором определенные числа „берут“ другие. Вторая — жестокое сражение между добродетелями и пороками, хитроумно иллюстрирующее склонность пороков конфликтовать между собой, но объединяться против добродетелей. Она показывает, что в итоге определяет победу одной стороны над другой».

Она вложила книгу мне в руку:

— Прочитай сам.

Я взглянул на корешок.

— Написана в 1516 году. Почти через двадцать лет после «Гипнеротомахии».

— «Жестокое сражение между добродетелями и пороками, — повторила задумчиво Кэти, — показывает, что в итоге определяет победу одной стороны над другой».

А что, если она права, подумал я.

Лана Макнайт, с которой мы одно время встречались, придерживалась четкого правила: никогда не смешивать постель и книги. В спектре возбуждения секс и мыслительная деятельность стояли на противоположных полюсах, и то и другое доставляло ей удовольствие, только никак не одновременно. Меня поражала метаморфоза, происходящая с ней в темноте: умная девушка становилась вдруг донельзя глупой, ненасытной хищницей, похожей в своем «леопардовом» неглиже на пещерную женщину, из горла ее вырывались звуки, способные отпугнуть стаю голодных волков. Мне так и недостало смелости сказать Лане, что, возможно, если бы она стонала не так громко и не так часто, это впечатляло бы куда сильнее, но зато с первой же ночи я почувствовал, как прекрасно, если мозг и тело способны возбуждаться одновременно. Наверное, мне следовало с самого начала заметить у Кэти такую способность или уж по крайней мере понять это после нескольких утренних пробежек, но открытие пришло только в ту ночь, когда все случилось: мы проработали все возможные значения ее открытия; след, оставленный игроком в лакросс, оказался наконец стертым, что позволяло нам начать с чистого листа.

Яснее всего я помню, что Пол в тот вечер великодушно согласился переночевать в «Плюще» и что свет горел в комнате все время, пока там оставалась Кэти. Мы не выключали его, пока читали сэра Томаса Мора, стараясь догадаться, о какой игре идет речь. Мы не стали выключать его, когда узнали, что в числе упомянутых Мором игр была и игра философов, или ритмомахия, которая вполне могла прийтись по вкусу Колонне. Мы не стали выключать свет и тогда, когда Кэти поцеловала меня в награду за то, что я признал ее правоту, потому что победа в ритмомахии, как оказалось, достигалась созданием гармонии чисел, самая совершенная и редкая комбинация которых носила название «Великая победа». Свет остался гореть, и когда она поцеловала меня еще раз за признание, что и другие мои идеи, возможно, ошибочны, и вообще мне следовало с самого начала слушать ее внимательнее. Тогда только понял я то, что должен был понять раньше: в то время как я старался держаться с ней на равных, Кэти стремилась быть хотя бы на шаг впереди, доказывая, что ее не пугают старшекурсники и что она заслуживает серьезного к себе отношения. До того вечера ей и в голову не приходило, что доказать это она сумела уже давно.

В конце концов мы уже не могли притворяться, что нас интересуют книги. Наверное, в комнате было слишком жарко для свитера, который она надела в тот день. И наверное, слишком жарко было бы даже в том случае, если бы падал снег или работал кондиционер. Под свитером у нее обнаружилась футболка, а под футболкой черный бюстгальтер, и пока она снимала все это, я испытал чувство, которое так и не довелось изведать Танталу: невероятное будущее отпечаталось наконец на настоящем, соединив время в единую цепь.

Когда пришла моя очередь, я без колебаний снял одежду, ничуть не стесняясь ни шрамов на руке, ни изуродованной ноги. И Кэти, увидев их, тоже не смутилась. Проведи мы те часы в темноте, я бы, наверное, так ничего и не понял. Но тьма в ту ночь так и не пришла. Мы узнавали друг друга, катаясь по страницам «Утопии» святого Томаса Мора, а свет горел и горел.

Первый признак того, что я недопонимал значение присутствующих в моей жизни сил, проявился на следующей неделе. Понедельник и вторник прошли в спорах относительно того, что означает последняя загадка: «Сколько локтей от ноги до горизонта?»

— Думаю, это связано с геометрией, — сказал Пол.

— Евклид?

Он покачал головой.

— Измерения земной поверхности. Эратосфен рассчитывал окружность земли, измеряя углы, под которыми в день летнего солнцестояния падает тень в Сиене и Александрии. Затем он…

Только в середине объяснения я понял, что слово «геометрия» употребляется им в буквальном смысле, как «землемерие».

— Таким образом, зная расстояние между двумя городами, он смог вычислить «кривизну» земли.

— Какое это имеет отношение к загадке?

— Франческо спрашивает, каково расстояние между тобой и горизонтом. Рассчитай расстояние от любого данного пункта до линии изгиба земной поверхности — и получишь ответ. Или просто загляни в учебник физики. Весьма вероятно, что эта величина постоянная.

— Но почему именно в локтях?

Пол наклонился и, зачеркнув слово «локти» на моем листе, заменил его каким-то итальянским.

— Наверное, здесь должно быть слово «брачча». Во Флоренции оно имело значение единицы измерения. Одна брачча равняется длине руки.

Впервые за все время я спал меньше, чем Пол, торопясь все успеть, потому что коктейль из Кэти и Франческо Колонны казался именно тем, что доктор прописал. Я воспринял происходящее как знамение, факт доказательства того, что мое возвращение к «Гипнеротомахии» привнесло в мир некую новую структуру. И ловушка, поймавшая моего отца, ловушка, о которой предупреждала мать, быстро захлопнулась.

В среду утром, когда я на пробежке вскользь упомянул о том, что видел во сне отца, Кэти сделала то, что не делала никогда прежде: она остановилась.