Читать книгу - "Девушка с глазами львицы - Марта Таро"

Как же он устал! Действительному статскому советнику Вольскому даже не хотелось открывать глаза. Закутавшись в медвежье одеяло, он тихо сидел в углу кареты. Пытался задремать, да не вышло: мысли сводили с ума. Дела его откровенно не радовали, дома тоже ничего не ладилось. Почему же так получалось? За что ни возьмись – всё плохо: либо полный провал, либо вязкая, как болотная тина, тяжёлая неопределённость. Взять хотя бы нынешнее положение вещей в министерстве. Чем это не двоевластие? Управляющий Иностранной коллегией и управляющий Министерством иностранных дел – да никто и не разберёт, кто из этих двоих «главнее». А уж каждый из них сам решает этот вопрос и, понятное дело, что в свою пользу. Государь же снисходительно взирает со своего Олимпа на эту битву титанов и лишь посмеивается. Разделяй и властвуй!

За влияние на департамент Вольского, созданный специально для внешней разведки, отчаянно бились сдающий позиции, но всё ещё могущественный граф Каподистрия и набирающий силу Карл Нессельроде. Последний считался основным помощником императора Александра на Венском конгрессе, и был абсолютно убежден, что чуть ли не на днях получит место своего соперника. Но опытный Вольский понимал: этому не бывать. Государя очень устраивает положение «над схваткой», когда за его благоволение борются два мощных и влиятельных дипломата с диаметрально противоположными взглядами. Александр Павлович выслушивал обоих и принимал то предложение, которое совпадало с его собственным мнением. Конечно, такое положение вещей было, по меньшей мере, странным, но император считал стратегом себя, а остальных – лишь пешками. Впрочем, после победы над Бонапартом государь, по мнению Вольского, имел на это полное и законное право.

«Вряд ли Нессельроде получит пост статс-секретаря, – размышлял Николай Александрович. – Император не отпустит Каподистрию, ведь тот – грек, и все связи с Грецией и Балканами, лежащими под турецкой пятой, сейчас у него в руках. Скорее, государь всё оставит, как есть. Так и будет сам у себя министром иностранных дел».

Вольский отбросил одеяло и выглянул в окно. Далеко ли еще? Слава богу, недолго осталось! За окном мелькали знакомые пейзажи петербургской окраины. Ещё два часа – и его экипаж, почти доверху забрызганный всеми оттенками щедро перемешанной с первым снегом грязи, дотащится до дома. После глупейшей поездки в Бессарабию, придуманной Каподистрией лишь бы показать Вольскому «кто тут главный», это показалось настоящим счастьем. Хотя упущенного времени тоже было жаль: два месяца дурацкой суеты, а дела – на полушку.

Единственным светлым пятном за всю эту надуманную и бесполезную поездку оказалось письмо, полученное Вольским уже на обратном пути – в Москве. Алексей Черкасский сообщал о судьбе бедняги Михаила. Племянник был серьёзно ранен, но жив. Князь писал, что не нужно волноваться: Мишель обязательно поправится, ведь он молод и силен. Сам Николай Александрович старался об этом не думать. Провидение сохранило Мишелю жизнь, вернёт и остальное. Вольский суеверно боялся прогневать судьбу и не требовал от неё слишком многого.

В петербургской квартире приезда хозяина ждали. Услужливый помощник Иван Михеевич принял у Вольского шинель, заботливо осведомился о его здоровье и тут же доложил, что посыльный передал письмо от доктора Шмитца, присланное с оказией из Ломбардии.

– Где оно?!

– В кабинете, ваше высокопревосходительство! Извольте пройти, на столе лежат.

Николай Александрович бросился в кабинет. На зелёном сукне рабочего стола лежал толстый конверт с его именем, крупно выведенным чётким почерком Серафима Шмитца. Вольский вскрыл печать и в его ладонь скользнул маленький голубой конверт. На нём не было ни имени, ни адреса.

– Любопытно, – пробормотал Вольский.

Но здоровье племянника сейчас было важнее всего, и анонимное послание могло и подождать. Он взялся за письмо Серафима. Доктор сообщал, что с лёгким Мишеля всё в порядке, но с контузией пока ничего поделать невозможно. Зрения как не было, так и нет.

Как ни крепился Вольский, тяжкое и беспросветное отчаяние пробилось сквозь заслон воли и опалило сердце. За что это всё Мишелю? Ведь он никогда и никому не сделал зла, а сам в жизни ещё ничего хорошего не видел. Чего стоит только одна его мачеха со своим разлюбезным Вано!

Совесть кольнула Николая Александровича: он ведь так и не смог заняться наследством Печерских. Эта глупая поездка съела столько времени!.. Ну, ничего, завтра он повидается с Каподистрией, отчитается и выпросит себе отпуск по семейным обстоятельствам. Пора выполнить волю покойного графа Пётра Гавриловича и выгнать Саломею из ярославского имения вместе с её ублюдком!

Принятое решение успокоило совесть, и Вольский вспомнил о голубом конверте. Он сломал печать и развернул лист. В письме не оказалось ни обращения, ни подписи, но Вольский сразу же узнал изящный почерк. Он не раз видел его на листах кратких аналитических записок, присланных из разных стран. Записки попадали в руки государя через вдовствующую императрицу Марию Фёдоровну, а потом оседали в сейфе Нессельроде среди самых ценных бумаг.

В отличие от своего начальника, Вольский знал, кому принадлежит почерк. Так каллиграфически выводить заглавные буквы умела лишь одна-единственная женщина – дочка его старого приятеля и соседа по имению – Агаша Орлова. В последний раз Николай Александрович видел фрейлину в Париже. С чего бы этой даме вдруг оказаться в Ломбардии, и зачем она решила написать ему? Вольский понял, что по-настоящему заинтригован. Письмо было кратким:

«При нашей последней встрече Вы похвалили мою наблюдательность, а также умение делать выводы. Позвольте мне высказать предположения по одному вопросу, важному лично для Вас.