Читать книгу - "Завещание Ворона - Дмитрий Вересов"

Когда-то Кройцберг — Крестовая Гора — был центральным и очень респектабельным районом Берлина, но роковую роль в его судьбе сыграло послевоенное разделение германской столицы на оккупационные сектора. Тогда не только Берлин, но и вся страна была разрезана надвое, само ее имя на несколько лет исчезло с карт, замененное зоологической «Бизонией», после чего вернулось удвоенным — Германия федеративная, организованная по плану американца Маршалла, и Германия «демократическая», железобетонный сталинский монолит. Если бы демаркационная линия, извилистая как Шпрее, прошла чуть южнее, оставив Кройцберг в советской зоне, то район разделил бы судьбу соседнего Фридрихшайна и вскоре прирос всякими пограничными режимными объектами, серьезными госучреждениями, добротными по социалистическим меркам домами для проверенных партийцев, чьи закаленные мозги были невосприимчивы к тлетворным капиталистическим миазмам, сочащимся с той стороны. Но Западный Берлин жил по приземленным меркам экономического реализма. Прежний центр, притертый к нейтральной полоске с ее блокпостами, колючей проволокой, ослепляющими прожекторами и собачьим лаем, оказался окраиной, причем глухой и бесперспективной. Обгорелый, пустующий с тридцать четвертого года рейхстаг, громадный дикий парк Тиргартен, чугунный Бисмарк в окружении чугунных валькирий, осыпающаяся колонна Золотой Эльзы — а вокруг оставленные войной пустыри, изредка перемежаемые ветшающими кварталами с усталыми, утратившими надежду обитателями. Начавшееся экономическое чудо долго обходило эти места стороной, зато потом хлынуло потоком «гастарбайтеров», преимущественно турецкого происхождения. Им тоже надо было где-то жить, а здесь, под сенью знаменитой, возведенной в одночасье Стены, цены на недвижимость были самыми низкими в городе.

Со временем турки вытеснили немцев — не столько в буквальном смысле, сколько энергетически. Они богатели, обгоняя в этом отношении аборигенов, расправляли плечи, обильно прирастали детишками и выписанными из дома родственниками. С немцами же происходило обратное: те, кому хоть как-то улыбалась фортуна, норовили быстрей перебраться в другие районы, а оставшиеся скукоживались, теряли жизненный градус, без боя уступали первородство смуглым, говорливым пришельцам.

Но некоторые селились здесь потому, что нравилось.

— Сейчас в это трудно поверить, но когда-то здесь был самый отвязный райончик в городе. Травка на каждом углу, и ни одной сытой филистерской рожи, ни одного шуцмана, особенно с наступлением сумерек. Боялись, гады! — рассказывал друзьям и постояльцам Северин, седой, жилистый, с острыми, как у эльфа, ушами.

У Северина была богатая биография. В юности удрал из дому, ходил по морям, партизанил в Намибии, Бирме, Никарагуа, искал золото инков, пересидел в нескольких тюрьмах разных стран, ишачил на аравийских нефтепромыслах, вернулся убежденным пацифистом и анархистом, на оставленное бюргерами-родителями наследство прикупил дом на Кох-штрассе, в трех кварталах от исторического Checkpoint Charlie, выращивал во внутреннем дворике марихуану и за символическую плату сдавал жилье братьям по духу. К их числу безусловно относилась юная американская парочка, прибывшая три дня назад по рекомендации общих друзей, — негр и белая девушка, в одинаковых дредах, прикрытых одинаковыми красно-желто-зелеными беретами.

Ребята покидали рюкзачки в отведенную им комнату, с гитарой и барабанчиками спустились во дворик. Гостеприимный хозяин потчевал их пивом и травой, а они его — ритмичными, душевными рэгги и лондонскими новостями. Потом парень догнался «колесами» и вырубился, а девчонка, внезапно посерьезнев, в нескольких лаконичных предложениях изложила Северину цель их приезда в Берлин.

— Да-а… — протянул после долгой паузы Северин, вглядываясь в цветные фотографии. — Если то, что ты говоришь — правда, значит, правда и то, о чём ты не говоришь. А если это так, то я вряд ли смогу помочь вам.

— Двадцать процентов.

Северин лишь молча улыбнулся.

— Тридцать? Сорок?