Читать книгу - "Младенец и черт - Борис Акунин"

– Я не понимаю…

– Перестань, Серафима! Смотри на меня. – Она взяладочку за подбородок. – Ты знаешь, что я тебя люблю больше всего на свете?

– Да, мама.

– Ты знаешь, что я желаю тебе одного добра?

– Да, мама.

– Ты понимаешь, что я умнее и опытнее тебя?

Девочка у Антонии Николаевны была неглупая и не безхарактера. Просто еще совсем молодая.

– Ну тогда слушайся. Твой Алеша Романов мил, ты в неговлюблена… Не мотай головой, я всё вижу. Но помни о нашихобстоятельствах. – Тут следовало проявить некоторую жесткость, чтобвернуть Симу с небес на землю. – Тебе нравится жить за Невской заставой, встаром доме с мышами и тараканами? Второй сезон носить то же платье? Ездить натрамвае? Штопать дыры на чулках? Разве не унизительно, что вся приличная мебельу нас с тобой собрана в гостиной, а задние комнаты постороннему человеку не покажешь?

Безжалостное перечисление продолжалось до тех пор, покатуман из Симочкиных глаз окончательно не исчез.

– Ну то-то. – Госпожа Чегодаева погладила дочку погладкой щеке. – Что твой Романов? Студент. Притом не юрист, не медик, ама-те-матик. – Она поморщилась. – За душой ни гроша, а когдавыучится, будет зарабатывать копейки. Добро б еще из приличной семьи. Сынучителишки. Фи!

– Мама, что ты говоришь! Это низко! – попробовалавозмутиться Симочка, но Антония Николаевна срезала ее несокрушимым аргументом.

– Низко жить в убожестве и нищете. Уж мы-то с тобойотлично это знаем. Спасибо твоему папаше, чтоб ему в гробу перевернуться.

– Мама!

– Молчи, дурочка. – Голос матери дрогнул –сердце-то не камень. Госпожа Чегодаева сказала мягче, проникновенно. –Замуж за него выходить глупо. Еще глупее получится, если проявишь слабость. Тыпонимаешь, о чем я. Лишь погубишь шансы на хорошую партию в будущем. Завтра мыс тобой поедем к Анфисе Сергеевне в Павловское. Там будет ее племянник Мишель.Обрати на него внимание – это вариант существенный.

Симочка заплакала – так оскорбило ее нежную душу циничноесловосочетание.

– Я не хочу «вариант»! Мне нравится Алеша!

Мать обняла дочку за плечи, платочком вытерла с ее ясныхглаз слезы.

– Твой капитал – красота и невинность. Эти два товарана брачном рынке дороги, только когда продаются вместе. Прости, что говорюгрубо, но это правда. Мне очень больно, что ты страдаешь. Но я хочу уберечьтебя от еще худших страданий. Ты мне веришь?

Всхлипывая, Сима кивнула.

– Ну тогда не будь жестокой. Не кружи молодому человекуголову. Пожалей его.

Дочь заплакала еще пуще, но это были рыдания уже иногорегистра. В них звучало не тупое девчоночье упрямство, а взрослая скорбь потому, чему сбыться не суждено.

На что Антония Николаевна была крепка сердцем, и топрослезилась.

Обнялись, немножко поревели. Потом госпожа Чегодаевасказала:

– Я знаю, ты у меня умничка.

А тем временем

А тем временем ни о чем не подозревавший Романов во второйраз допел про мирно спящий городок (правда, уже не с тем пылом и темп под конецнемножко ускорил). Хлопали ему, как никогда. Он привык срывать аплодисменты навсякого рода любительских концертах, но сегодня действительно был в ударе и самэто чувствовал. Однако после исчезновения Симочки петь расхотелось, и дажеовация вызвала одну лишь досаду.

Упорное невозвращение девушки могло означать только одно.Растаяв от страстного призыва, она ушла в сад и ждет там своего трубадура.Сейчас, наконец, всё решится!

Продолжать выступление Алеша отказался, показав на горло –мол, связкам требуется отдых.

Поклонился, хотел уйти – не тут-то было.

Сначала привязался какой-то господин в пушистой бороде, сталсовать карточку. Назвался антрепренером музыкального театра и предложилпопробоваться на Эскамильо – для второго состава.

Сказал:

– Всё знаю, вы студент университета. Но, батенька вымой, этакий талантище в землю зарывать! Вам на сцену нужно. Собинов вон тожеюридический факультет окончил. А теперь какие тысячи зашибает!

– Так то Собинов, – пробормотал Алеша, слегкапятясь к двери.

Не успел отбиться от приставучего антрепренера – налетелдядюшка Жорж.

Хвать за локоть, и на ухо:

– Лешка, выручай, я опять… Тысячи на полторы подсел.

Георгий Степанович был присяжным поверенным по бракоразводнымделам и мог бы жить не хуже, чем Лозинский, хозяин сей замечательной дачи. Еслиб не пагубное пристрастие к игре. Раз в год, по осени, дядя Жорж отправлялся вВисбаден, якобы на воды, на самом же деле не вылезал из казино и всякий развозвращался совершенным банкротом. Остальную часть года расплачивался повекселям и копил гонорары на новый вояж. Что, впрочем, не мешало ему и в Питереиграть по маленькой – он это называл «шпацирничать», от spazieren.[2]

– В преферанс? На целых полторы тысячи? – изумилсяРоманов. – Вы, дядя, уникум.

– Чего ж ты хочешь? Дважды сгорел на мизере. А сейчасЛанге назначил, при тройной бомбе. Не выловим – игре конец. Я сказал,племянничек за меня посидит, а у меня срочный телефон. Спасай, Лешик. Они тебяне знают.

Как это было некстати!

Но не бросать же человека в беде. В конце концов Алеша удяди уже третий год нахлебничал, с тех пор, как поступил в университет. Долгплатежом красен.

Подошли к зеленому столу, за которым сидели трое партнеровГеоргия Степановича.

– Вот он, мой суррогат. Алексей Парисович, тожеРоманов, дорогой племянник. Вы его, господа, не обижайте, он еще птенец.

Всех познакомил и с деловитым видом убежал.

Партнеры, люди всё солидные, заядлые преферансисты,осмотрели Алешу и остались довольны. Застенчивый румянец, чистый лоб, наивныйвзгляд.

– Правила-то, Алексей Борисович, знаете? –поинтересовался господин Ланге. Судя по тому, что при виде зеленого юнца онзаметно повеселел, мизер был не стопроцентный, с дыркой.

– Более или менее. Я не «Борисович», а «Парисович». Дедпреподавал в гимназии греческий и латынь, вот и придумал имечко, – спривычной улыбкой поправил студент, раскрывая дядины карты. – Меня можнобез отчества. Просто «Алексей».

Хм, а расклад-то интересный…

Господин напротив (чего-то там на «штейн», врач) спасовал.

– Вист, – сказал Алеша. Посмотрел карты партнера.Слегка наморщил лоб. – Э-э, да вы, господин Ланге, любите риск. А если воттак?

Зашел с восьмерки треф.