Читать книгу - "Зимний пейзаж с покойником - Светлана Гончаренко"

– Не курил бы ты здесь, Георгий Степанович, – предупреждал живописца Самоваров. – Устроишь пожар – вовек не расплатишься.

– Хозяева вас просто уроют, – поддакнул и дизайнер Тошик.

Этой осенью Тошик бросил художественный институт, так как был нарасхват на телевидении и у частных заказчиков. Ему недавно исполнилось двадцать два, но на вид можно было дать лет пятнадцать. Лицом он очень походил на старинного щекастого пупса с темными глазами, похожими на вишни.

Алявдин с дизайнером не церемонился.

– Молчи, Тошка, – сипло рявкнул он. – Я в свое время расписывал обком партии, казино «Рояль» и губернаторскую дачу. И нигде, заметь, не было никаких пожаров. Наоборот, меня везде ценили и наливали. И здешний хозяин меня ценит. Колька просто зануда! Он замшел в своем музее. Сам тоже не ангел – достал своим молотком. Целый день, как дятел, бум-бум-бум. Надоел!

Живописец отвернул красное лицо от товарищей и поправил толстой кистью локоть нимфы, играющей в бильярд (все помпейцы на его росписях были мастерами кия). Затем он закурил новую сигарету.

– Да не кипятись ты, Георгий Степанович! Сегодня все отмучаемся, – мирно напомнил Самоваров. – Завтра утром хозяева работу примут и уедут. Плохо только, что у нас тут вонь и бардак. Это изгадит впечатление.

– Какого черта? – вдруг взвился Алявдин. – Ненавижу авралы! Мы не совки. Коля, пойми:

все это нонсенс. Семейка Еськовых отбывает на целую неделю – ну и отлично. Скатертью дорожка! Без них мы бы все тихохонько к Новому году доделали. Так нет, вынь им да положь сегодня! Убил бы! Вот скажи, какого черта несет их в Альпы – этого борова рыжего и его супругу, похожую на бревно в клипсах? Весь этот сброд будет кататься с Монблана. Зачем? Кому от этого легче? В чем смысл? Откуда это взялось?

Задохнувшись риторическими вопросами и сизым дымом скверной сигареты, Алявдин махнул рукой. Ему и самому курение в бильярдной опротивело. Он дымил больше со скуки и досады, потому что заканчивать работу в срок считал вульгарным. Вольная душа художника просила простора, проволочек, каверз, скандалов. Ему хотелось бросить все на пару-тройку дней, предаться лени, выпивке, похмелью. После такой паузы он работал особенно вдумчиво и вдохновенно.

Сегодня вдохновение не приходило. Мешал и Самоваров со своей стукотней, и Тошик с тюком рыжей органзы. В мгновение ока из нее намотался, надулся, повис горячим облаком сказочный шатер – только золотые кисти осталось пришить. Даже Самоваров засмотрелся на Тошикову работу.

– Жулик ты, Тошка, – плюнул в сторону шатра академист Алявдин. – Это не искусство! Это профанация.

Сразу захотелось выпить. «Я здесь, если спросят», – объявил Алявдин и удалился – к охраннику Сереге, как понял Самоваров. Серега и Алявдин давно нашли общий язык. Они часто сиживали вдвоем в охранницкой каморке, принимали по стаканчику и говорили без умолку. О чем? Ведь все мысли Алявдина были заняты только живописью и ее вырождением в прошлом и нынешнем веке. Вряд ли Серега волновался по тому же поводу.

– Я тоже, Николай Алексеевич, выйду на минутку, – сказал Тошик. – Санька «Шанхайский фонтан» поставил, а руки у него сами знаете откуда растут.

Он накинул куртку и убежал. Дизайнер по-детски любил фейерверки и время от времени разделял забавы хозяйского сына.

Оставшись один, Самоваров взялся за работу. Он увлекся и не сразу обратил внимание на протяжный женский крик, который несся откуда-то сверху. Крик как крик. Подумаешь! В особняке Еськовых часто бывает многолюдно и шумно.

Крик повторился, потом его перекрыли мужские вопли, неблагозвучные и панические. Только тогда Самоваров замер. Он перестал вгонять гвоздики в дерево и отложил молоток. Крики показались ему неприятно знакомыми. Так кричат, когда…

Неужели что-то случилось?

* * *

23 декабря. 23.06. Поселок Суржево. Дом Еськовых. Столовая.

– А теперь мой тост! – провозгласил Андрей Викторович Лундышев.

Он поднял бокал на уровень груди, порозовел. Смотрел он сейчас в какую-то неприметную точку на скатерти и хотел одного: поскорей отбарабанить этот дурацкий тост. Вернее, тост был как раз отличный, остроумный и подходящий к случаю, из книжки «Золотое слово тамады». Андрей Викторович зубрил его два вечера подряд, потом, пока ехал к Еськовым, еще и с диска прослушал в собственном исполнении раз сорок. Но ничего не помогало: тост то и дело выскакивал из памяти, как выскакивает из рук мокрый резиновый мячик.

Никак не давались Андрею Викторовичу всякие веселые штуки! Он обладал блестящими математическими способностями, зато выучить самый простой стишок или толково рассказать анекдот не мог. Вот и сейчас он стоял с бокалом в подрагивающей руке и волновался, как у школьной доски. Он даже шевелил губами, твердя про себя начало тоста: «Когда жизнь удалась и кажется нам полной чашей…»

– Сейчас будет прикол, и мы животики надорвем. Вперед! – подбодрила Андрея Викторовича Люба Ажгирей.

Она смеялась, зарокинув голову. Лундышев знал, что смех этот означает ложь, насмешку и подначку. Он недовольно фыркнул.

Зато Галина Павловна Еськова веселилась от души.

– Жги, Андрюха! – требовала она.

– Как же жги, когда Александра Григорьевича нет? – заметила толстая бухгалтерша Никитина. – Надо его дождаться!

– В самом деле, – удивилась хозяйка дома, – что-то давно его не видно. Куда он смылся? Вниз к художникам, что ли? Они, конечно, с бильярдной затянули, нагоняй им устроить надо, но не сейчас же… Саша!.. Да где же он? Или наверху заснул? С него станется, когда выпьет. Зина! Зина!!!

На зов явилась цветущая особа лет пятидесяти. Она была в светло-кофейном платье, белом фартуке с кружевцами и белой шапочке на макушке. Точь-в-точь так выглядят служанки в мексиканских сериалах. Даже волосы у Зины были мексикански-темные, а брови будто выведены углем.

– Зина, поди глянь, где Саша, – приказала Галина Павловна скрипучим голосом, каким требовала недавно, чтобы съемочная группа разулась; это был специальный голос для нижестоящих. – Он или в подвале, или в спальне. Позови его сюда, скажи, мы ждем.

В ответ Зина не проворковала «Слушаюсь» и не сделала реверанса. Она просто вышла в дверь.

Ее широкий зад выглядел много независимей ее мексиканского лица и кружавчиков.

Андрей Викторович поставил на стол бокал, из которого дважды капнул на скатерть. Как не капнуть, если то и дело отвлекаешься да бубнишь про себя эту муру! «Когда жизнь удалась и кажется…» Что именно кажется? Если так пойдет, тост и вовсе испарится из головы!

Разговоры смолкли. Сотрапезники, в меру хмельные, с сытыми улыбками глядели друг на друга. Над столом витало неясное предвкушение. Темным-темно было за окнами, мерцала и мигала елка, а музыкальный центр негромко заливался голосом Синатры.

Именно потому, что все, кроме Синатры, молчали, крик показался на редкость безобразным. Кричали наверху, на втором этаже. Почему? С какой стати? Кто вздумал? Зина не может так визжать!