Читать книгу - "Пуля для солиста - Владимир Колычев"

Костик и сам играет отлично. Да и Леха не на помойке руки нашел – звучит его гитара…

Звучит. Все звучит. И гитары, и клавишные, и ударник. Опять же, все благодаря Костику. Леха думал, им бросовый инструмент всучат. Так нет, ошибся. Инструмент, аппаратура – все почти новенькое, качественное. Отечественного производства, правда. Но было бы глупо рассчитывать на «Ямаху».

У Костика все просто. Недели не прошло, как ансамбль они сколотили, сейчас во всю работают над его музыкой, к выступлению готовятся. И преподаватель, Марат Евсеевич, с подачи Костика вцепился в Леху мертвой хваткой. Жизни не дает. Изнасиловал его своей принципиальностью. Я, говорит, если взялся за дело, то доведу его до конца. А в Лехе он, видите ли, определил зачатки таланта…

Может, Марат Евсеевич и доведет дело до конца. Поставит ему голос. Только где денег взять? Занятия ведь мани-мани стоят… Сейчас ведь Перестройка, мать ее так. Новое мышление. Кооперация, хозрасчет. Задаром никто в свое личное время работать не хочет…

А у Лехи денег нет. И у матери просить – кощунство. Бедно они с матерью живут. На одну ее зарплату библиотекаря. В двухкомнатной «распашонке» в пятиэтажной «хрущобе». Правда, он на танцах немного подрабатывал. Но теперь лафа закончилась. Искусство требует жертв…

Может, когда-нибудь ему удастся заработать большие деньги. Голосом и гитарой. На композициях Костика.

Песни у них еще сырые. Ничего, «поджарятся». Но как потом их до широких масс донести?

Именно этот вопрос больше всего волновал Леху.

– Все очень просто, – сказал Костик.

Опять он со своим «все очень просто». Леха невольно поморщился. – Мы запишем свой концерт на пленку…

– Уже записали, – скептически усмехнулся Леха.

У них был уже черновой вариант их первого концерта. Сами записали на магнитофон. Песни звучат. Но все еще такое сырое. А качество записи – это полный писец.

– Нет, – покачал головой Костик. – Нам нужен профессиональный уровень…

– Хотеть не вредно…

– Вредно не хотеть… В общем, я обо всем договорился. У моего дяди есть знакомый. Он звукорежиссер на одной звукозаписывающей студии. Я уже передал ему кассету с черновым вариантом….

– Думаешь, ему понравится?

– Не знаю. В любом случае бесплатно нам никто ничего делать не будет. Запись каждой песни обойдется в триста восемьдесят рублей…

Мертвое молчание. И в этой тишине все смотрели на Костика.

Триста восемьдесят рублей за песню. А этих песен у них семь. Счастливое число. Но цена совсем не счастливая. Триста восемьдесят умножить на семь – это ж… Леха начал считать. Но Костик его опередил.

– Две тысячи шестьсот шестьдесят рублей…

Мальчик-отличник. Вундеркинд. Все он знает… Нет, не все!

– И где ж нам взять такие бабки? – спросил Леха.

– Не знаю, – пожал плечами Костик. – Надо думать…

Ну вот, оказывается, не все так просто…

Песни у Костика бодрые, на мажорный лад. В самый раз под них ногами дрыгать на танцах. Дискотечный вариант. Но сегодня они обрели вдруг траурную окраску. Все играли так, будто похоронный марш исполняли. И у каждого в голове билась одна мысль. «Две тысячи шестьсот шестьдесят… Две тысячи шестьсот шестьдесят…»

С этой мыслью Леха возвращался домой. Поздно вечером. Ему бы сейчас на танцы идти. Но не хотелось. И девчонки сегодня не будоражили воображение. Другое давило на клапан в голове. Где взять такие сумасшедшие бабки?

– Лешенька, постой, – услышал он вдруг.

Он подходил к своей пятиэтажке, по обочине шел. И позади него остановилась машина. Новенькая белая «восьмерка». Последний писк автомобильной моды.

Из машины вышла какая-то девчонка…

Почему какая-то?.. Это ж Танюха из параллельного класса. Большая скромница и честная давалка. У нее еще родимое пятно на левой ягодице. Леха хорошо это запомнил. Два месяца назад дело было. На выпускном вечере. Он ее в раздевалку затащил. Она не сопротивлялась. Он ее «раком» пробовал, а она так лихо задом ему подмахивала. Очень аппетитное блюдо, надо сказать… Кстати, в тот вечер это блюдо и Макар имел честь отведать.

С виду Танюха пай-девочка. Да и вообще тихоня. Одна беда – никому отказывать не может. Не может, и все… Точно, честная давалка…

Леха остановился. Прошелся по Танюхе оценивающим взглядом. А девка она ничего. Фигуристая. Новенькие джинсы так плотно ножки обтягивают. И грудки под маечкой зазывно колыхаются. Только вот рыльцем, жаль, не вышла. Но если сзади пристраиваться или полотенцем мордашку закрывать – то нормально будет.

– Чего тебе? – спросил он.

– Лешенька, у меня сегодня день рождения, – кокетливо улыбнулась она.

На лице толстый слой косметики. Леха аж испугался, как бы от улыбки «штукатурка» не полетела.

– Рад за тебя…

– Я хотела бы тебя пригласить. У нас хорошая компания собирается. Ты многих знаешь…

– Поздно уже. С подарком не успею.

– Не нужен мне подарок.

– Не-а, без подарка я не могу…

Не хотелось Лехе идти к ней. И компания ему никакая сегодня не нужна. Послать бы эту дурочку на три веселых буквы.

– Не нужен мне подарок, – стояла на своем Танюха. – Мне ты нужен…

Ну вот, сейчас еще вспомнит тот вечер.

– Помнишь, как нам было хорошо?

Точно, вспомнила.

– Ага, и мне, и Макару…

– Какому Макару? – будто бы не поняла она.

– А другу моему. Которому после меня с тобой хорошо было…

– Не было никакого Макара, – покраснела Танюха.

– Ну да, ты еще скажи, что любишь меня. И потому ни с кем никогда…

– Да, я тебя люблю, – выпалила Танюха.

Может, и любит. Ничего в этом удивительного. Леха ведь не урод. Да и бабы народ влюбчивый. Только что-то нечисто в этом признании. Какой-то подвох. Темнит Танюха, темнит…

На машине к нему подъехала. Смотрите, мол, какие мы!.. Может, она женить его на себе вздумала?

– А я другую люблю, – скривил губы Леха.

– Кого?

Леха глянул прямо перед собой. И увидел красивую девочку. Девочку в самом прямом смысле этого слова. Вика, соседка, всего двенадцать лет ей. В пышном розовом платье, с огромными белыми бантами, в гольфах по колено. Не девчонка, а загляденье. Длинная русая коса, огромные глазищи – голубое небо в них. Леха называл ее Мальвина.

– Я вот ее люблю, – показал он на Вику. – Знакомься, моя невеста…

– Она же маленькая! – Танюха сделала деревянное лицо.

Зато Вика почему-то расцвела. Зарделась.