Читать книгу - "Реквием в Вене - Тони Поллард"

Краус замолчал, уставившись вверх, на клок паутины, свисавший с потолка как разлохмаченный флажок: журналист, очевидно, тщился отыскать в своей памяти забытое имя.

— Вы имеете в виду юношу по имени Ротт? — осведомился Вертен, поскольку Берта рассказала ему об этом молодом человеке, упомянутом Эммой Адлер.

— Именно его, — отозвался Краус. — Ганс Ротт. Очень кстати, адвокат.

Вертен кивнул, несколько удивленный упоминанием молодого музыканта в двух совершенно различных историях.

— В любом случае, — продолжил Краус, — Брамс не был просто или только застегнутым на все пуговицы консерватором. Он был большим другом Штрауса, вам это известно?

И Вертен, и Гросс в один голос признались, что нет.

— Да, невзирая на презрение Ханслика к музыке Штрауса, Брамс состоял в числе его преданных поклонников. Он даже оставил автограф на веере Адели Штраус. Под первыми нотами «Голубого Дуная» Брамс написал: «Увы, сочинено не Брамсом». Ему было присуще чувство юмора. Потом все эти штучки с музыкальным кодированием.

Краус взглянул на них, чтобы получить подтверждение их осведомленности, но ни Вертен, ни Гросс не имели ни малейшего представления об этом предмете.

— Приведу в качестве первого примера сочинение, написанное вместе с Шуманом, «Сонату F-A-Е», посвященную скрипачу, чей девиз был: «Frei aber einsam» — «Свободен, но одинок». Они использовали музыкальные ноты фа, ля и ми,[75]чтобы обыгрывать эту тему. Брамс позже изменил это на F-A-F, «Frei aberfroh» — «Свободен, но счастлив». Он часто включал в произведения светлые упоминания о женщинах в своей жизни, закодированные таким образом. О Кларе Шуман,[76]например, используя музыкальные темы с употреблением ноты до вместо С и ми-бемоль вместо S. Говорят, он делал то же самое для Адели Штраус. Сочетание нот ля и ми-бемоль встречается везде в его поздней музыке.

— Вы хотите сказать, что Брамс и госпожа Штраус были…

— Едва ли, — усомнился Краус. — Собственно говоря, я всегда считал выдающихся композиторов кем-то вроде евнухов или католических священников. Состоящих в браке с высоким искусством или Богом. Даже с Кларой Шуман, которая в конце концов овдовела, Брамс, по всем свидетельствам, имел лишь платонический роман. Но он был верен ей до самого конца, один из самых убитых горем скорбящих на ее похоронах. Которые, кстати, состоялись менее чем за год до собственной смерти Брамса.

Краус улыбнулся своим слушателям, получая такое же удовольствие от своих воспоминаний, как Вертен и Гросс, внимавшие этим историям.

— А уж если говорить о Кларе Шуман, то тут тоже интересный кусочек из жизни Брамса. Она была его единственным доверенным лицом. Эту историю мне рассказал сам Макс Кальбек.

Вертен мысленно отметил, что речь идет о хорошо известном музыкальном критике и старинном друге Брамса, который был занят написанием монументального труда о жизни композитора.

— Кальбек поведал мне о частном письме, посланном госпоже Шуман касательно великого творения Ханслика «Прекрасное в музыке». В лицо Ханслику Брамс весь излился похвалами, но Кларе Шуман признался совсем в другом. Он нашел этот опус столь глупым, что был вынужден бросить его чтение и уповал только на то, что Ханслик не вздумает экзаменовать его по нему.

За изложением этой истории последовала минута молчания.

— Вы действительно дали нам хорошую пищу для размышлений, господин Краус.

Гросс с некоторым усилием поднялся со стула. Они просидели довольно долго, и Вертен, вставая, ощутил боль в своей правой ноге.

— Благодарю вас, Краус, — искренне сказал Вертен.

— Не стоит, — ответил журналист, поднимаясь из-за стола. — Возможность поработать для серых мозговых клеточек. Но если вы когда-нибудь доберетесь до сути этого дела, то обещайте поделиться со мной.

— Мы обязательно сделаем это, — заверил его Гросс, надевая свой котелок и быстро покидая комнату.

В конторе в Габсбургергассе Берта кончала разбирать почту. Письмо от Малера затерялось между большими конвертами, иначе она вскрыла бы его в первую очередь. Почерк композитора был аккуратным и четким, столь отличным от его вечно взъерошенного вида. Молодая женщина быстро прочитала его, выяснив, что композитор желал сделать еще больше изменений в своем завещании и просил Карла как можно быстрее приехать.

Маловероятно, подумала Берта. Она отправит туда Тора, и не ранее чем в конце недели. В конце концов, Малер не был их единственным клиентом, хотя он вел себя именно как таковой. Ей было очевидно, что Малер становился слишком зависимым от ее мужа. Она усомнилась в действительной необходимости этого внезапного изменения его завещания. Вполне возможно, что он воспользовался этим предлогом, чтобы опять заманить к себе Карла.

Нет, конец недели маячил совсем недалеко. Весь остаток недели Тор будет заниматься наверстыванием упущенного по другим платежеспособным клиентам, пока Карл с Гроссом занимаются погоней за призраками.

Недобрая мысль, но верная. Домыслы. Духи. Плоды какого-то введенного в заблуждение ума. Вот как ей виделось это анонимное письмо. В то время как она разработала через свои разговоры с Розой Майредер и Эммой Адлер совершенное жизнеспособное направление расследования.

«Дорогая, отложи его, — посоветовал Карл ей сегодня за обедом. — Гросс и я можем напасть на что-то».

Нет, она не собиралась откладывать это. Берта определенно не собиралась стать конторской крысой, пока муж и Гросс отсутствовали, охотясь за ветряными мельницами. Она знала, с кем стоило поговорить сейчас: с Натали Бауэр-Лехнер. Женщиной, которая знала все о консерваторских годах Малера. Но она пребывала вместе с Малером в Альтаусзее.

Возможно, ей самой следует отправиться к Малеру вместо Тора. Убить двух зайцев одним выстрелом.

Внезапно кислый вкус во рту заставил ее поморщиться. Нет, подумала она. Не сейчас. Не здесь.

Но у нее не было выбора.

Берта едва успела добраться до общего туалета в коридоре, чтобы извергнуть большую часть чудесного обеда госпожи Блачки.