Читать книгу - "Я - убийца - Фридрих Незнанский"

Николай очнулся от запаха пищи и незнакомого голоса. Фонетику этого языка он будет помнить теперь всю отмеренную ему жизнь. Оказывается, язык может быть не только лающим, каркающим, шипящим, гортанным и омерзительно пахнущим кровью товарищей и его собственной, не только языком унижения, надругательства, воровства и убийства, но и теплым, чарующим, ласковым, пахнущим знакомым с детства запахом доброты, забытым прикосновением материнских рук.

Он лежал на чем-то мохнатом, издающем кисловатый запах грубо выделанной кожи. Были сумерки, или это только казалось. Во всяком случае, беглец не торопился обнаруживать свой приход в сознание. К тому же кто-то, заботливо приговаривая, вытирал пот с лица, расправлял спутанные в космы волосы. Он впервые ощутил свое тело как нормальное, но непонятное ощущение тревожило его. Николай никак не мог понять, что это? И вдруг догадка – он лежит укрытый овчиной и совершенно голый. Нет майки, безнадежно провонявшей потом и пропитавшейся кровью, нет фуфайки, которая приросла к нему словно кожа, нет вообще ничего. Ни войны, ни мира. Есть только голос, которого ему не понять.

Он услышал, как снаружи затопали чьи-то шаги, и непроизвольно напрягся. Сейчас войдут, схватят, поволокут на заклание и зарежут, во имя чего – сами толком не знают.

Вошел кто-то большой, потому что затрещали половицы или они уже были никуда не годны. Голос принадлежал, несомненно, пожилому человеку. Он спросил что-то у женщины, что хлопотала у постели славянина. Спросил ворчливо и глухо. Та ответила ему, и Николаю показалось: нет слаще голоса, нет более волнующих переливов, чем те, которые он слышит. Неужели это РАЙ? Но впечатление быстро разрушилось, когда вновь заговорил старик. Он постепенно повышал интонацию, и в тоне появилось явное недовольство. Даже злость. О чем они говорят, не сложно догадаться. Наверняка старик недоволен, что в их доме славянин, что это может плохо кончиться для них обоих. Она возражала мягко, но настойчиво. Видимо, говорила про законы гостеприимства, про то, что он никакой не враг, а просто очень больной и раненый человек. В конце концов старик сдался, но по тону было ясно, что недоволен. Очень обеспокоен.

Николай начал рисовать в своем воображении пушкинскую черкешенку. Княжну – не менее. Этакую горскую красавицу. Гордую. С двумя тугими косами. С украшениями из серебряных монет царской чеканки. Комнату, устланную дорогими коврами, и старика в тюрбане.

Как, в сущности, мало надо нашему воображению, чтобы представить себе одну из сказок «Тысячи и одной ночи». Только два голоса, запах горящих в очаге дров, и все. Все, что было прочитано в детстве, и как же сильно хотелось верить. РАЙ. Настоящий РАЙ.

От сознания ли этого или по какой другой причине, но беглец так силился не выдать свой приход в сознание, что сам не заметил, как уснул.

И ему приснился дивный сон…

Был какой-то праздник. Они всей семьей пришли в городской сад. Играл духовой оркестр. Военные. Аксельбанты. Береты. Сверкающая на солнце медь оркестра. Тир, в котором они стреляли свинцовыми пульками, а он все просил, чтобы папа стрелял по фигуркам, а не по выстроенным в ряд спичкам, но отец говорил, что никогда не был охотником, и продолжал стрелять по спичкам. Он любил мороженое, закапал им свой матросский костюмчик, но сегодня никто не ругал никого и все были счастливы. Он видел, как мать и отец танцевали у ракушки. Как развевалось мамино платье, обнажая красивые икры и тонкие лодыжки. А потом родители оставили его за оградой, сами встали в голубые лодки-качели и начали все выше и выше взлетать маятником над головами. Сзади подошли два человека, сказали что-то, что он не понял, но обидное и нехорошее про маму. Они посмотрели наверх. Было очень красиво. Мамина юбка взлетала колоколом, обнажая ее красивые, сильные ноги. И он бросился первым на этих дядь…

Бросился и проснулся. Открыл глаза. По лицу текли слезы. Над ним склонилась та, с чудесным голосом… Удивительно красивое лицо с правильными чертами лица почти идеальных пропорций. Огромные, влажные глаза с отражающимися в них от очага огоньками и две косы, свернутые в кольца и прикрывающие уши. И даже сережки в виде полумесяцев, серебряные.

Она сказала что-то успокаивающее и вытерла его щеки. Спросила. Он не понял. Сказал, показывая на себя: Николай, Коля. Она поняла и назвала чудное имя – Надира.

Потом отошла не выпрямляясь, и Николай стиснул зубы, как-будто ему причинили самую сильную боль. Она была горбата.

Когда вернулась и подала ему воды, а потом взглянула в лицо, он отвел глаза. С тех пор она сама старалась не встречаться с ним взглядом.

Два следующих дня Николай провел в безделеи. Скачки температуры, то в жар, то в холод, вконец измотали его. Несмотря на обильную пищу, он терял в весе, словно с потом из него выходила вся сила. Попробуй он убежать сейчас – вдряд ли вышло бы. Зато нашел старую «Спидолу» и обрадовался, но, взглянув на блок питания, нашел там заскорузлые батарейки, ровесницы самого агрегата, и понял тщетность своих попыток узнать что-либо об окружающем мире. Вечером он проснулся от далеких грозовых раскатов. Накануне днем впервые вышел на двор. Небо было ясным, и ничто не предвещало дождя. Собственно, он пробовал выходить и раньше. Нужда заставит. И первая его попытка на третий день пребывания у горцев закончилась плачевно. Упал и сильно рассек себе бровь. Было много крови. Красавица горбунья расстроилась до слез. Она не понимала, почему он встал, когда должен был лежать. Понял старик. Он молча принес ведро и затолкнул его ногой под лавку. Сам же потом выносил, избавив от этого дочь, хотя ему, старику, горцу, надо было еще на такое решиться. Впрочем, через три дня, а это сегодня, Николай встал сам. Он стоял на крыльце и не мог определить, откуда исходит звук. Горы рождали многократное эхо, а на небе было полно звезд. Понял. Это не гроза.

Самостоятельно справив нужду, повеселевший вернулся домой. Да. Теперь он так стал называть в мыслях строение, задней стеной которого служила скала. Скоро. Очень скоро. Может быть, через неделю-другую здесь будут наши. Он по привычке называл их нашими.

Старик и горбунья сидели у огня. Старик при свете очага отделял колодки старых сапог от голенищ. Колодки совсем износились, а вот голенища еще можно было использовать. Николай прикинул на глаз размер.

– Дай, – попросил он.

Старик не понял. Тогда Николай протянул руку и взял из рук старика колодку, скинул свои армейские ботинки и переобулся. Колодки оказались впору. Конечно, если бы они были новые, вряд ли подошли, но за годы старик их разносил. Порыжевшая на носках кожа видела множество горных троп.

Красавица начала что-то быстро-быстро лепетать на своем, но Николай уже протягивал старику свои армейские ботинки на толстой подошве «протектор».

– Я и так обойдусь. Как влитые сидят. Мне тут не далеко. Грузия. Грузия. Джорджия, – объяснил он хозяевам.

Старик махнул рукой в сторону лжегрозы и закивал.