Читать книгу - "Опасная профессия - Кирилл Николаевич Берендеев"

Семен места себе не находил. Все время казалось, его ждут. Глупость, конечно, но после того, что он пережил за год после трагедии, попривыкнув к глухой или явной ненависти, лишь со временем начинавшей сходить, неудивительно, что ему и сейчас ожидалось подобное. Умом он понимал, время исцелило многих, во всяком случае, пишущая братия уж точно о нем не вспомнит, а родственникам погибших сейчас явно не до воспоминаний подобного рода – но успокаивало это мало. Спал урывками, и окончательно задремал только в скором – как ни странно, неспешная поездка, способная взбесить любого, Вишневецкого немного успокоила. В суматоху гостиницы он влился, даже порадовавшись общему броуновскому движению – в толчее и шуме ему проще будет забыться и не тревожиться воспоминаниями, начинавшими выползать на свет после долгого заточения.

Спал он спокойно, даже долго. А утром, чуть за десять, принял Сытенских, журналист прибыл с новостями, коими и спешил поделиться.

– Никаких Айдаров в Горлове я не нашел, нет сейчас, не было и тогда. Есть только Гюзель Айдарова, приехавшая в девяностом из Набережных челнов, вряд ли она тот человек, что нас интересует.

– Как вы умудрились узнать такие подробности? – не мог не поинтересоваться Семен. Сытенских хмыкнул:

– Профессия обязывает. Но если серьезно, просто знакомства в паспортном столе. Я к тамошней паспортистке не первый раз заглядываю с самыми разными намерениями, даже сойтись успели, – он снова улыбнулся. – Но зато я нашел Айдара Ахмедова в Спасопрокопьевске, это нынешний первый секретарь «Воли и права» – вот интересно, организация давно исчезла, но руководство упорно живет. Да, вот его фото.

С этими словами он протянул снимок три на четыре Вишневецкому. Трудно сказать, что Семен ожидал увидеть, глядя на него, взглянул и тут же вернул журналисту – лицо молодого человека лет двадцати шести – двадцати восьми ничего ему не сказало. Немного успокоившись, выдохнул – в городе он совсем недавно, а тревог возвращение поднимает уж очень много. Будто прибыл на заклание.

Эти и другие мысли постоянно суетились подле мрака, отделявшего его забороненное прошлое от еще памятного, подпитывались тьмой и только крепли едва не от каждого шага. Вишневецкий хотел съездить посмотреть на свой старый дом, но в последний момент передумал: вдруг его узнает кто, вдруг он узнает кого. Сейчас все его чувства обострились и более всего беспокойства, что начали одолевать, едва только он услышал стук в дверь. Даже тот факт, что к нему в гости пришел Сытенских, а не неведомый Айдар или еще кто-то непонятный из девяносто первого, успокоил его мало. Он заметил как подрагивают его руки и, чтоб немного отвлечься, предложил гостю чаю. Сытенских тут же согласился.

– Да, Андрей Петрович готов принять вас у себя завтра после трех, думаю, это вам удобно. На первой встрече просто поговорите, а после уже будете решать, как поступать дальше. Вариантов несколько, он гипноза до активной беседы, выбирать вам. Что касается Алексея Ивановича…

Новый стук в дверь, вздрогнув всем телом и едва не уронив гостиничный электрический чайник, Вишневецкий пошел открывать. Трудно сказать, кого он ожидал увидеть, но на пороге стоял человек, которого он не мог не вспомнить.

– Айдар, – через силу произнес он, отшатываясь. Стоявший в коридоре Доронин улыбнулся в ответ, делая быстрый шаг вперед.

– Здравствуй, белая пантера.

Первое, что он вспомнил, стало последним, что он забыл. Лицо Айдара всплыло в памяти, Доронин наклонился, приблизился почти вплотную – как это делал всегда, давая последний наказ:

– А сейчас ты будешь слушать меня внимательно и выполнять все в точности, как скажу. Белая пантера уходит, ты забываешь все, что она принесла, все, где ты был, что делал, все, что у тебя связано с ней…

Доронин был необходим ему самому, иначе в жизни Вишневецкого он никогда бы не появился. А все началось в семьдесят втором, когда от Семена, тогда справно несшего службу на границе с Западным Берлином, поступило донесение на своих старших товарищей, которые, как сообщал Вишневецкий, тайно помогают перебираться в капиталистический анклав гражданам ГДР, за что берут с них деньги.

С Вишневецким побеседовал комиссар части, похвалив за рвение, предложил дальнейшее неофициальное сотрудничество на постоянной основе. Так Семен узнал, что проповедующие аскетизм и светлое завтра товарищи вполне могут совмещать его с эпикурейством, свойственным морально разлагающимся элементам, подпавшим под влияние загнивающего Запада, благо, до него две минуты хода.

Семен охотно пошел на сотрудничество, стал выявлять сперва морально невоздержанных товарищей в своей части, а после, ввиду больших успехов на данной стезе, стал выискивать потенциальных перебежчиков, а при содействии дружественной «Штази» – и помогать арестовывать, а при необходимости, и устранять их. Естественно, не за просто так. Карьера его пошла в гору, и к концу службы Вишневецкий получил первую звездочку. И два подряд срыва в работе, связанные с его возросшей невоздержанностью и неумением держать язык за зубами. Товарищи, находившиеся у него под колпаком, раз устроили филеру такую темную, что после госпиталя Вишневецкого списали.

Но не забыли. Как доказавший свою преданность общему делу, а пуще того, высокую эффективность в работе по устранению неугодных граждан, Вишневецкий переводился на особое положение так называемого «спящего» сотрудника. К нему приписывался куратор, в данном случае, им стал Доронин, через которого он получал задания и которому отчитывался об их исполнении. В детали Семен старался не влезать, одной темной ему хватило, чтоб применить народную мудрость «меньше знаешь – крепче спишь» в отношении своей деятельности. Выполнял свой долг, получая неплохие подъемные на новом месте и премиальные за хорошо выполненную работу. Совесть его была спокойна, желудок тоже, а вот разум тревожился. Он боялся снова погореть, ибо до поры, до времени, пока не накопил на кооперативную квартиру, жил в коммуналке, а стены там тонкие, и соседи бдительные – как и везде в человечьих муравейниках. Доронину посоветовали гипнотическое отключение агента на время «сна», благо такой специалист мог провести подобный сеанс в любом месте и времени, внушив пациенту все необходимое за самый краткий срок.

И Вишневецкий был Айдару за то благодарен. Он точно проснувшийся человек, возвращаясь из нечастых «командировок», напрочь забывал, чем занимался в них, памятуя лишь о внушенном Дорониным. Нет, конечно, при необходимости, он мог все вспомнить, но такой надобности Вишневецкий старательно избегал. Вновь включал воспоминания тот же Айдар, когда звонил и произносил фразу «белая пантера», разблокирующую прогалы в памяти сотрудника.

С течением времени Вишневецкий хорошо вписался в новую жизнь, завел знакомства, удачно устроился и неплохо продвигался по службе. А то, что его слишком часто призывали на сборы или еще куда, по государевой надобности – да мало ли, здоровье-то позволяло.

Все изменило вторжение советских войск в Афганистан. Боясь попасть в мясорубку новой войны, Вишневецкий напрочь отказался поехать в Туркменистан, покуда Айдар его окончательно не убедил в том, что воевать ему не придется – только надлежащим образом отправлять к праотцам тех, кто согласен со страхами Семена, но при этом занимается подстрекательством, пораженчеством и прочими схожими прегрешениями. Доронин никогда не работал в зафронтовой разведке – возможно, хотел, но не случилось; а потому занимался совсем другими делами и людьми. За них-то Вишневецкий и брался почти безотрывно все последующие два года, пока случайно не встретил своего друга – соседа по коммуналке, с которым, против обычая, обсуждал слишком многое, обстоятельно и часто.

Семена пришлось вернуть, а вот его товарищем занялся совсем другой человек. После этого в Вишневецком будто надломилось что, он работал без прежнего порыва и охотки, порой так, что Айдару приходилось подчищать и исправлять. В восемьдесят седьмом трогать его перестали, вплоть до самого развала страны, когда – уже в силу особой необходимости, за неимением свободных сотрудников, занимавшихся поиском и ликвидацией самых ярых противников власти, которых и без того было чуть не подавляющее большинство населения, – снова пригласили, обещая последний раз и особые условия. Только ради этого, а еще втайне надеясь окончательно расплеваться с конторой, Вишневецкий и дал согласие.

– Я давно изверился, а теперь и всей