Читать книгу - "Преферанс на Москалевке - Ирина Потанина"

– И, кстати, – осторожно улыбаясь, тянул Морской, – не верь тем, кто будет говорить, мол, Хлебников так часто бывал в Харькове лишь потому, что здесь его печатали охотнее всего. Тут дело вовсе не в корысти. Поэт любил наш город, причем взаимно. Иначе – если б дело было только в публикациях – как объяснить воспоминания Маяковского?

Морской замолчал. Немного для эффекта, немного – чтобы подобрать слова.

– Я вас за эти театральные паузы убить готова! Вернее тебя! – требовала продолжение рассказа Галочка. – Понятно же, что я не знаю, что за воспоминания. Понятно же, что очень хочу знать!

– Так вот, – продолжил довольный Морской, – Велимир Владимирович был совершенно безбытен – вечный странник, не имеющий ничего общего с реальным миром. И вот в 1919 году в его судьбу, как в судьбу самого видного поэта-футуриста и во многом своего наставника, решил крепко вмешаться Маяковский. Итог превзошел все ожидания – Хлебникову дали московскую прописку и, главное, договор с издательством на оплачиваемый выпуск книги. Автору необходимо было только поприсутствовать при обсуждении, подписать пару бумажек и получить деньги. Но нет! Накануне дня получения денег Маяковский встретил Хлебникова на Театральной площади с чемоданчиком. «Куда вы?» – спросил Маяковский. «На юг, весна!..» – ответил Хлебников и уехал. На крыше вагона в Харьков. Его всегда к нам тянуло.

– Нетрудно догадаться, почему. Вы… ты сами говорил, он был влюблен…

– Да. Поочередно в каждую из пяти сестер Синяковых. Но в них и невозможно было не влюбиться. Достаточно сказать, что за одной ухаживал в Москве тот самый Пастернак, на другой женился Асеев, третья стала музой Бурлюка, четвертая – возлюбленной Петникова. Не говоря уже о том, что одна из Синяковых – выдающийся живописец, чьи работы высоко ценит сам Василий Ермилов. Если мы сделаем небольшой крючок, – Морской уже забыл и о тяжелом мешке, и о позднем времени, – посмотрим дом, в котором жили до революции сестры Синяковы. Сейчас, конечно, сильно не до того, но вскоре, я уверен, на нем будет табличка «Здесь родился футуризм».

– И Хлебников тоже часто бывал в этом доме? – через время спросила запыхавшаяся Галина, с некоторым недоумением рассматривая добротную одноэтажную усадьбу с высокими окнами, по старинке украшенными резными наличниками. Основная часть дома и двор были отделены от переулка запертыми железными воротами, поэтому разглядеть что-то еще, кроме выходящих на улицу шести одинаковых окон, было сложно. Морской, совсем забывший о воротах, немного пожалел, что потащил девушку в такую даль из-за обычной стены.

– Бывал, конечно, – тем не менее ответил он. – Хотя чаще все же гостил у сестер на даче. Но я с ним познакомился не там, а много позже, уже на Чернышевской, – они продолжили свой путь. – Когда Красная армия в декабре 1919 года вновь вошла в Харьков, Хлебников понял, что может больше не прятаться от призыва в армию беляков и захотел выписаться из психиатрической клиники, где благодаря расположению и вниманию лечащего врача провел относительно спокойные и очень плодотворные последние полгода. Увы, не тут-то было! По закону пациентов можно выписать только кому-то на руки, а все знакомые Велимира Владимировича разъехались за время сложных военных перипетий.

– Ужас какой! И что, он так и остался в больнице? – Галочка резко остановилась, то ли желая немедленно отправиться спасать Хлебникова, то ли снова затосковав по оставленному в палате дедушке.

– К счастью, вместе с нашими в город приехал следователь Реввоентрибунала Александр Андриевский. Он увлекался футуристами, знал, кто такой Хлебников, и имел все необходимые документы, чтобы забрать с собой любого человека из любой инстанции. Поселил он Велимира Владимировича туда же, где жил сам, – весь второй этаж дома на Чернышевской, 16 занимала коммуна левых художников. Хлебников поначалу смущался, просил, чтобы ему выделили одну комнату вместо предлагаемых двух, вел себя очень настороженно и тихо. Потом обжился, стал более открыт. Я был там в гостях уже после отбытия Андриевского из города. К тому времени Велимир Владимирович перебрался во флигель с более привычной ему аскетичной обстановкой. Металлическая кровать и табурет – все, что нужно было гению для комфорта. Меня это тогда поразило. Как и то, что знаменитый поэт зарабатывает на жизнь починкой обуви.

– Безбытен, но, однако же, умел мастерить и работать руками! – удивилась Галочка.

– Редкое сочетание, согласен. Я знаю хорошо устроенных людей, которые и гвоздь-то в стену не вобьют, – кивнул Морской, а про себя добавил: «Не только знаю, но и сам вообще такой же». И вслух, вдруг, сам себе удивляясь, добавил: – Я и сам к ним отношусь.

– Не наговаривай! – улыбнулась Галя. – Я же была у тебя дома. Как бы там все было так практично и так ладно?

– Друзья, подруги, многочисленные жены! – частично цитируя Ларису, объяснился Морской и вместе с Галей звонко рассмеялся. Он неожиданно отметил, что подобной легкости и понимания давно уже ни с кем не возникало. А если вспомнить еще и об удивительной доброжелательности, исходящей от этой забавной барышни, то можно было бы только пожалеть, что раньше Морской считал общение с юным поколением неинтересным.

– Хотя, по утверждению друзей, Хлебников без ущерба для творчества мог бы заниматься чем угодно, – Морской почти силком заставил себя вернуться к теме лекции. – Ведь в уме Велимир Владимирович все равно с утра до ночи писал-писал-писал и, кстати, не выпуская сапога из рук, с удовольствием принимал гостей, зачитывая целые лекции по искусствоведению. Он был ходячей энциклопедией, по памяти цитировал отрывки из чужих трудов, никогда не путал даты. Те, кому посчастливилось видеть, как он работает над статьями по литературоведению, всегда поражались: пишет сразу набело, мелким почерком покрывает листы, не ошибаясь ни в едином факте, и не встает из-за работы, пока не закончит целую статью… Так же он записывал свои стихи – в один присест, как давно обдуманную и сто раз в уме переписанную вещь. Если бы не его совершеннейшая неприспособленность к быту и оседлости, он стал бы прекрасным лектором. Ко времени моей с ним встречи, кстати, он выглядел вполне прилично, хоть и немного старомодно – парусиновые брюки, длинный сюртук. Ни о каких обмотках или мешке вместо пальто я знать тогда не знал. О том, что Хлебников так одевался в военные годы, мне рассказали позже.

– Постой! Ну а где же он сейчас? – осторожно спросила Галочка.

– Кто знает, – Морской пожал плечами. – Достоверно известно, что он умер летом 20 года на руках у друга-художника, приютившего очень больного, но все еще странствующего по миру Хлебникова у себя в деревне под Новгородом. Перед смертью, говорят, у него начался паралич. Врачи – хотя я точно не уверен, что там в деревне были врачи – оказались бессильны. Но, знаешь, Хлебников был человеком такого уровня таланта и духа, что я при всем своем реализме не могу поручиться, что душа его умерла вместе с телом, а не странствует сейчас по своему любимому земному шару, посмеиваясь над всеми нами и воспевая гармонию мироздания.

– Ох, – громко вздохнула Галочка, – грустно это все. И про его скитающуюся душу, и про ваш, то есть твой реализм, и про все эти ужасные выходки Саенко…