Читать книгу - "Миллион в воздухе - Валерия Вербинина"

– Да, – сказал О., улыбаясь самой сердечной, самой доброжелательной, самой обволакивающей из своих улыбок, – я проезжал мимо и на правах старого друга решил навестить вас.

Чем старше становилась Амалия, тем хуже она относилась ко всем видам притворства, лицемерия и фальши. Поэтому она села в кресло напротив резидента и довольно холодно ответила:

– Насколько мне известно, в нашем кругу не бывает друзей, есть только насущные интересы. Не так ли?

Вслед за этим последовало довольно продолжительное молчание. О. все еще любезно улыбался, но про себя размышлял, что разговор с Амалией выйдет непростым… если выйдет вообще.

Вслух же, впрочем, он сказал:

– Мое положение, госпожа баронесса, обязывает меня соблюдать осторожность, и вы сами должны понимать… – Тут он увидел опасные огонечки в глазах Амалии и поправился: – Хорошо. Полагаю, мы и в самом деле можем говорить откровенно. Что вам известно об аквилоне?

– Ничего. Я полагала, что вы сумеете мне о нем рассказать.

– Нет, нет, – вкрадчиво промолвил О., – вы проговорились, госпожа баронесса, и я никогда не поверю, что вы ничего не знаете.

– Я проговорилась? – мрачно спросила Амалия.

– О да. Вы же изволили сказать, что аквилон там же, где и Эол. Значит, вы знаете и об Эоле тоже?

– Это была шутка, – сухо сказала молодая женщина. – Каламбур, если угодно. Аквилон – северный ветер, а Эол – бог ветров.

Однако по выражению лица О. она поняла, что он не верит ни единому ее слову.

– Не будем притворяться друг перед другом, сударыня, – наконец промолвил резидент, поглаживая пальцем набалдашник трости, – тем более что мы хорошо друг друга знаем. Не имею понятия, каким образом вы узнали об этом деле, но… – он глубоко вздохнул, – если вам известно об аквилоне что-то конкретное, мы будем весьма вам благодарны, если вы разделите ваши знания с нами. В этом деле в интересах России – не быть в неведении относительно того, что происходит. Обладание секретом аквилона может… может оказаться чрезвычайно важным с военной точки зрения. Я уверен, что вы и так это понимаете. – И резидент вновь сердечно улыбнулся.

Амалия вздохнула. Хотя О., по сути, не сказал ничего существенного, все же он обмолвился, что речь о некоем секрете, имеющем военное значение. Вот почему, значит, вокруг крутится столько агентов, а французская полиция сочла необходимым соблюдать строжайшую тайну.

Значит, это вовсе не шантаж, как они предполагали. Новые разработки? Усовершенствованное оружие? Передовой тип взрывчатки? Непробиваемая обшивка для броненосцев? Какая разница, в конце концов – вариантов сколько угодно…

– Пока мне известно очень мало, – сказала она. – Слишком мало, по правде говоря. Вам известно, чем занимался некий Пьер Моннере? Он был коллегой Папийона.

В глазах О. мелькнуло удивление.

– Так Моннере был одним из тех, кто расследовал пропажу, – ответил он. – Разве вы не знали?

– Я же вам говорила, – устало повторила Амалия. – Пока мне известно очень мало. И вообще…

Она хотела закончить фразу: «И вообще, мне больше нет никакого дела до военных секретов, до вашей Особой службы и всей этой грязи», но удержалась. Что-то ей подсказывало, что О. вряд ли простит такое пренебрежение к структуре, к которой принадлежит сам.

– Моннере работал один? – спросил она. – Я имею в виду, у него были помощники?

– Были, – отозвался О., буравя ее взглядом, – так, мелкая сошка, которым он только приказы отдавал, а они выполняли, не задавая вопросов. Впрочем, Моннере хоть и хороший полицейский, но нельзя сказать, чтобы у него много наград или чтобы коллеги уважали его, как Папийона. – Он выждал крохотную паузу и небрежно спросил: – Так он не зря исчез, получается?

– Он не исчез, – решилась Амалия. – Думаю, его убил Оберштейн, и как раз из-за аквилона. – Она прищурилась. – Кстати, этот господин случаем работает не на вас?

О. стал горячо отрицать. Как она могла подумать? И вообще, Оберштейн такой негодяй, что ему ни один порядочный человек руки не подаст.

– Ну, не обязательно пожимать ему руку, чтобы иметь с ним дело, – ответила Амалия и рассердилась на себя. Это была фраза, которую примерно в таком же контексте разговора о нечистоплотных агентах при ней произнес как-то ее бывший начальник, генерал Багратионов.

Так что, получается, она зря думала, что давно отошла от Особой службы и ее деятельности, иногда героической, а иногда попросту гнусной? Или есть такая работа, которая неминуемо въедается в душу, входит в плоть и кровь?