Читать книгу - "Правило четырех - Дастин Томасон"

— Туда, — говорит первый, указывая в нашу сторону.

Я поворачиваю ручку и толкаю дверь. Пол, пригнувшись, выскальзывает в коридор. Я на корточках выбираюсь вслед за ним. Прижимаясь к стене, мы доходим до лестницы и поспешно спускаемся на первый этаж, но по стене главного холла уже шарит луч фонарика.

— Вниз, — говорит Пол. — Там служебный лифт.

Мы входим в Азиатское крыло музея. Скульптуры и вазы за стеклом напоминают призраков. Непрочитанные китайские свитки лежат у подножия надгробных изваяний. Даже воздух как будто пропитался зеленоватым оттенком жадеита.

Шаги все ближе.

— Сюда, скорее, — торопит меня Пол.

Обогнув угол, мы оказываемся в тупике, единственный выход из которого — большая металлическая дверь к служебному лифту.

Голоса становятся громче. Я уже различаю фигуры двух полицейских, стоящих у подножия лестницы и пытающихся сориентироваться в темноте. Внезапно на всем этаже загорается свет.

До нас доносится голос третьего.

— Нашел!

Пол возится с ключом. Наконец половинки двери расходятся, и он тащит меня за собой в кабину. Полицейские бегут по холлу в нашу сторону.

— Сюда!

Дверь остается открытой. А если они отключили лифт? Мысль приходит и уходит, потому что в тот самый момент, когда первый полицейский выбегает из-за угла, металлические половинки снова соединяются. Наш преследователь еще успевает стукнуть по двери кулаком, но кабинка уже начинает опускаться.

— Куда? — спрашиваю я.

— Выйдем через погрузочную платформу, — тяжело дыша, поясняет Пол.

Мы оказываемся в каком-то хранилище, из которого переходим в большое холодное помещение. Прямо перед нами громадные двери. За ними — ветер, от которого дрожат металлические панели. За спиной мне уже мерещатся гулкие шаги полицейских.

Пол спешит к панели на стене и нажимает кнопку. Включается мотор, и дверь начинает медленно подниматься.

— Хватит, — говорю я, когда отверстие достигает примерно полуметра в высоту.

Но Пол только качает головой.

— Что ты делаешь?

Металлические пластинки продолжают наворачиваться на невидимый барабан, и передо мной вдруг открывается вид на южную часть кампуса. На мгновение я застываю, пораженный красотой его пустынных улочек и дворов.

Пол запускает мотор в обратном направлении, и дверь скользит вниз.

— Пошли!

Он ловко прокатывается по бетонному полу, тогда как я мешкаю.

Пол вытаскивает меня наружу за секунду до того, как металл падает на бетон.

Я поднимаюсь, стараясь перевести дыхание, и делаю шаг в направлении общежития. Пол хватает меня за руку.

— Нас увидят сверху. — Он осматривается, выбирая другой маршрут, и указывает на окна с западной стороны. — Туда.

— У тебя все в порядке? — спрашиваю я.

Он кивает, и мы прибавляем шагу, чтобы оторваться от возможной погони. Ветер пробирается под ворот куртки, пробегая холодными пальцами по влажной от пота шее. Я оглядываюсь назад — Дод-Холл и Браун-Холл превратились в два почти слившихся с тьмой пятна. Ночь растеклась по кампусу, добравшись до самых отдаленных уголков. И только окна художественного музея по-прежнему ярко освещены.

Мы идем на восток, через Проспект-Гарденс, ботаническую сказку в центре кампуса. Крохотные весенние посадки припорошены снегом, но американский бук и ливанский кедр стоят над ними, как раскинувшие руки ангелы-хранители. По одной из боковых улочек проплывает полицейская патрульная машина.

Мысли перепрыгивают с одного на другое, дергаются, кружатся. Что же мы видели? Может быть, это Тафт рылся в бумагах Билла, пытаясь уничтожить свидетельства некоей существовавшей между ними связи. Может быть, Тафт и вызвал полицию. Я смотрю на Пола, но по его лицу определить что-либо невозможно.

Вдалеке подает признаки жизни музыкальное отделение.

— Можно немного отсидеться там.

— Где?

— В репетиционной, в подвале.

В ночном воздухе плавают разрозненные ноты. Музыканты-«совы» часто приходят в Вулворт репетировать ночами. По направлению к Проспект проносится, разбрызгивая жижу, еще одна патрульная машина. Я заставляю себя идти быстрее.

Вулворт построили совсем недавно, и здание, появившееся из-под строительных лесов, представляет собой довольно любопытное сооружение: снаружи оно напоминает крепость, но изнутри кажется хрупким. Крытый портик вьется подобно речушке через музыкальную библиотеку и классы первого этажа, а потом взбегает вверх, на третий. Уныло подвывает ветер. Пол открывает дверь, воспользовавшись своей карточкой, и придерживает ее, пропуская меня вперед.

— Куда?

Я веду его к ближайшей лестнице. Мы с Джилом были здесь уже дважды, оба раза после скучных субботних вечеринок. Второй жене его отца очень хотелось, чтобы Джил научился играть что-нибудь из Дюка Эллингтона, как моему отцу хотелось приобщить меня к музыке Арканджело Корелли. В результате мы с Джилом, имея на двоих восьмилетний опыт учебы, не можем похвастать практически ничем. Джил способен изобразить нечто отдаленно напоминающее «Сядь на поезд „А“», я вымучиваю «Ла Фолья», и оба мы делаем вид, что знаем толк в таких вещах, как мелодия и ритм.

Спустившись в подвал, обнаруживаем, что здесь почти никого нет. Лишь из одной комнаты доносятся звуки гершвиновской «Рапсодии». Мы укрываемся в ближайшей свободной студии, и Пол усаживается на стул за пианино. Клавиши инструмента для него такая же загадка, как клавиатура компьютера, и он не смеет даже прикоснуться к ним. Лампочка вверху мигает и гаснет.

— Даже не могу поверить, — говорит он наконец и глубоко вздыхает.

— Зачем им все это? — спрашиваю я.

Словно не слыша, Пол проводит указательным пальцем по черным и белым косточкам.

Я повторяю вопрос.

— Что ты хочешь услышать, Том?

— Может быть, поэтому Стайн и хотел тебе помочь?

— Когда? Сегодня, с дневником?

— Нет, еще раньше.

— Когда ты перестал работать с «Гипнеротомахией»?

Он говорит так, словно хочет уколоть, еще раз напомнить, что следы Билла ведут ко мне.

— По-твоему, это я виноват?

— Нет. Конечно, нет.

Но обвинение уже брошено, и теперь оно висит в воздухе между нами. Карта Рима, как и дневник, напомнила мне о том, от чего я отказался, о том, чего мы достигли, о том, какое это было счастливое время. Я смотрю на свои лежащие на коленях руки. Отец сказал как-то, что они у меня ленивые. Пять лет занятий так и не принесли результата: я не сыграл ни одной сонаты Корелли. После этого отец стал подталкивать меня к занятиям баскетболом.