Читать книгу - "Под Большой Медведицей - Павел Кренев"

На случай мирного исхода купил «маленькую» и потопал к тещиному дому. В дом заходить не стал, звякнул щеколдой на калитке.

– Зина, выдь, – попросил.

Жена на этот раз не заставила себя ждать, через полминуты уже была на крылечке: видно, знала, что разговор предстоит.

– Уйди, заразина, чтоб духу твоего… – крепко повысила она голос, и Феофан попытался сразу встрять, чтобы расслабить обстановку.

– Понимаешь ты, элероны у меня не сработали, да и угол у крыльев не так немного рассчитан, высоту не набрать было…

– Башка у тебя не сработала, а не эти, как их… – Зинаида мало разбиралась в авиационных терминах и поэтому перешла на более привычные, бытовые. Сделала скорбное лицо и закачала головой:

– Это я сколько годиков с дуриком маюсь, а?! Верно говорят, гвоздь у тебя в этой самой!.. Посмешище из меня сделал… Где мотоцикл, зараза, а?

– Он же старый был, Зина, все равно…

– Лучше бы ты пропил его, чем вот так кокнуть!

– Чем же лучше-то? – удивился такому повороту Феофан.

– Меньше бы люди смеялись.

Зинаида схватила пустое ведро, стоявшее тут же, рядом, на крыльце (видно, припасенное), и кинула им в Феофана. Ведро не долетело, но забренчало на всю деревню.

– Уйди с глаз! – крикнула жена вслед. Разговор не получился. И Феофан крепко запил.

3

Считай, всю неделю над деревней, вдоль морского берега, тянулись серые и белые клинья, шеренги, нитки птичьих стай. Феофан видел их всякий раз, когда шел на работу в свою кузню, когда возвращался обратно. Всякий раз он подолгу стоял и глядел на небо.

Пронзительно, словно горько обиженные маленькие дети, плакали, улетая к югу от моря, расставаясь с ним, полярные гагары.

«Ага-ага», – соглашались друг с другом, покидая родные, но остылые края гуси-гуменники.

«Кырлы-ган», – потерянно-прощально горланили запоздалые журавли.

«Клин-клини», – меланхолично звенели колокола лебедей.

А на море густой черно-белой россыпью плавали казарки, ссорились там из-за корма и не торопились никуда улететь. Этим самым они обещали долгую осень.

В субботу Феофан опять пошел на капканы.

Тропинка юлила по неровному, бугристому берегу Середнего озера, то резко вскидывалась вверх, то ныряла в холодные мелкие ключи, густо изрезавшие своими прозрачными струями спуск к воде. Он не любил ходить по этой тропинке: поневоле прыгаешь на ней, как козлик, вверх-вниз, с бугорка на бугорок. Обычно он обходил озеро по верхней тропе, идущей по вершине угора, растянувшегося вдоль всего берега. Там, на угоре, рос лес, веселый, разноцветный, березово-еловый. В нем обычно жировали рябчики и всякий раз высвистывали свои немудреные песенки, очень схожие со свистками пацанвы, вызывающими сверстников из дома на улицу.

На этот раз нашлась причина прошагать низом, вдоль озера. Третьего дня к нему в кузню заглянул сосед, Витька Шамбаров, просто так зашел, потрепаться, и наряду с прочими новостями рассказал, что видел на Середнем лебедя.

– Плавает одиношенек под тем берегом, – удивлялся Витька, – на юг не улетат, че он, сдурел, че ли, зима же скоро…

Этот рассказ неизвестно по какой причине задел Феофана, какая-то глубинная струнка тихонько ойкнула в нем и после того еле заметно, но неизбывно заныла, заныла. Что-то растревожилось в нем, смутно еще, неоформленно легла на душу тень его, Феофана, вины за одинокого лебедя, отбившегося от своей стаи. Ведь он стрелял… Стрелял же!

Стрелял.

Он перестал уже верить Витькиному рассказу, когда все же увидел лебедя.

Тот плавал на другой боковине озера – там, где лес спускался с высокого угора к самой воде. Угор и лес вырисовали на ней длинную темно-коричневую тень, и лебедь, хотя до него было далеко – метров семьсот-восемьсот, – резко выделялся на ней белым, фигурно вырезанным пятном. Туловище, длинная прогнутая шея… Точно, лебедь!

– Че он, сдурел?! – тихо, но с возмущением сказал сам себе Феофан. – Замерзнуть тут решил? Не улетает…

На Долгом он опять проверил капканы. На этот раз почему-то суетился, нервничал, что ли, черт его…

Пойманных ондатр шкерить не стал, «обжегся» на первой же второпях сделал порезы на шкурке. Остальные пять побросал в рюкзак. Решил все сделать дома, в бане. Там, в предбаннике, еще лучше: тепло, электричество, готовы пяльцы…

«Странно все же, что он не улетел вместе со всеми. Может, оголодал да силенок набирает? Бывает такое… Неужели подранок?!»

Вот эта мысль, старательно загоняемая Феофаном в самые дальние уголки его души, всячески выбиваемая из самого себя с того момента, когда Шамбаров рассказал об одиноком лебеде, опять выпросталась из своего ухорона, разрослась, раздулась, легла свинцовой тяжестью на сердце, обвила его мерзкими липкими лапами. Всякое может быть, ведь он стрелял по стае.

Стрелял.

Обратный путь его пролег по той стороне озера Середнего, где он видел лебедя.

Высокий угор, набычившийся справа, не пускает сюда солнце. Здесь холодно, куда холоднее, чем на другом, южном, берегу, и темновато.

Но здесь почти не стаял снег, выпавший три дня назад. Он лежал широкими белыми пластами на земле, рыхлой ватой – на ветках и просвечивал воздух свежим ровным светом.

Лебедя Феофан нигде не нашел. Не было того ни на воде, ни на берегу. Он прошел почти уже весь берег, впереди открылось ровное место: покатый луг с жухлой, посеребренной снегом травой, дальше – маленькая лахта, тоже открытая отсюда, с гнилым чахлым берегом. Там никакого лебедя не было.

Поначалу он обрадовался. На какие-то мгновения упал с плеч груз, давивший эти дни: улетел, слава богу, улетел, не иначе! Феофан сел на корягу, закурил, поглядел на синюю стынь воды…

Потом поднялся и пошел назад.

Что-то не отпускало.

Примерно напротив того места, где он видел в воде лебедя, на снегу ступенчатой цепочкой отпечатался след большой птицы. Новехонький, настолько резко очерченный, что Феофан различил на отпечатках перепонок узоры складок, он вел почему-то на угор.

«Зачем ему туда? Там же зверье всякое… Сожрут в два счета…» – недоуменно прикинул для себя Феофан и заторопился туда же, на угор.

По правой стороне следов по снегу пролегла какая-то черточка. Он сначала не обратил на нее внимания, потом разглядел и от нахлынувшей догадки остановился, обомлевший.

Подранок! Это у него крыло волочится!

И тогда он побежал.

Угор был сырой и крутой. Феофан несколько раз поскользнулся, падая на вытянутые руки, по спине хлопал рюкзак с лежащими в нем ондатрами. Когда забежал на вершину угора, запутался в низком коряжистом кустарнике, снова упал. Какое-то время лежал на земле, отдышивался, положив голову на согнутую руку, потом сообразил, что снегу здесь, на вершине, нет, здесь он стаял, а значит, следов больше нет, они кончились. Он вскочил, побежал вперед, пробежал метров двести – кругом земля, следов нет, лебедя тоже… Бросился направо, полубегом дал по лесу круг, другой. Лебедя не нашел.