Читать книгу - "Красивые, дерзкие, злые - Анна и Сергей Литвиновы"

И чаще всего – побеждали.

Хотя порой и бывали убиты.

За шесть часов до события

Валя

Никто из парней, конечно, не подумал, что им надо будет что-то есть и пить. И ночью, и потом утром.

Маруська наверняка тоже не сообразила. Она вообще ни о чем не думает. Только и умеет, что на Степку своими влюбленными зенками смотреть. И страдать. Коза!

Поэтому последние часы, что провела Валентина в собственной квартире, ей не пришлось рефлектировать и прощаться со своими мягкими игрушками, книжками и любимым диваном. Она резала колбасу, сыр, делала бутерброды. Варила кофе, настаивала чай, разливала по термосам. Может, и хорошо, что ни минуты не было времени, чтобы предаваться бесплодным размышлениям, прощаться с жилищем, где прошла, почитай, вся жизнь, и реветь.

Петька зашел за ней ровно, как договаривались, в восемь. Удивился:

– Ого, ну и сумок у тебя.

– А как ты хотел? – окрысилась Валя. – Еда – раз. Питье – два. Цивильная одежда – три. В чем мы завтра по Хельсинки ходить будем? В маскхалатах и тулупах?.. Давай, хватай вещи и тащи в мою машину.

Валя еще раз прошлась по квартире и погасила везде свет. На самом деле тяжелее всего было расставаться с цветочками. Ведь засохнут они без нее, помрут. И неизвестно, кто сюда въедет. И непонятно, нужны будут новым хозяевам ее цветы или, что скорей, отправят они их на помойку. И не попросишь соседку Наташку последить за ними, поливать, как когда она в отпуск уезжала. Конспирация, блин. Да и незачем больше следить за ними – все равно сюда, в свою любимую квартиру, она больше не вернется. И вдруг Вале ужасно захотелось, чтобы ничего у них не получилось. Чтобы что-то им с Петькой и Степаном помешало и они не успели б ничего предпринять. И все в ее жизни пошло бы как прежде.

«Все равно, как раньше, ничего не будет, – напомнила она себе. – Степан влюблен в Маруську, а меня в ближайшие выходные Григорий Олегович, благодетель, подложит под какого-то хрена с горы. Он опять сегодня намекал, что «пришла пора платить по векселям». Да-а, ничего не скажешь: достойная карьера для выпускницы Плешки».

И она закрыла все двери – в комнаты и кухню, оделась и присела на дорожку. Потом порывисто, чтобы не разреветься, вскочила, захлопнула дверь и бегом спустилась по замурзанной, исписанной непристойностями лестнице.

В последний раз.

Петька прогрел мотор ее «шестерки» и печку включил. Когда Валя подошла, он рылся зачем-то под водительским сиденьем. Вздрогнул, когда она открыла дверцу.

– Давай, вали с моего места, – хмуро сказала Валя. – Ты сегодня пассажир.

– А хочешь, я поведу?

– Нет, моя машина, я и за рулем поеду.

– Как скажешь.

Петька вылез из-за баранки, уступил Валентине место. Он, Петька, всегда с ней такой покладистый – аж тошно. Нет чтобы поспорил хоть иногда, для драйва, для интереса. Но нет: во всем Валю слушается, дурак.

Валентина аккуратно тронулась по свежевыпавшему снежку и вырулила на дорогу.

Ехать на Ленинградку с Юго-Востока она решила через центр Москвы. Не имела Валентина при этом решительно никаких стратегических соображений. Просто Кольцевая уж больно темная и стремная – когда ее наконец нормальной дорогой сделают?

Валя включила музыку – сборник ее самых любимых песен. Кассету самолично составили и записали Степан с Петькой – и подарили ей на прошлый день рожденья. В динамиках надрывался Салтыков:

Для Вали эта песня всегда ассоциировалась со Степкой.

Петька, словно почувствовал ее настроение, – завздыхал, завозился на пассажирском сиденье.

Незаметно они проскочили до самого центра города. Здесь оказалось намного светлее, чем у них на окраине. Сияли в лучах прожекторов Кремль, Библиотека Ленина, Манеж. Надо же, самые главные здания Белокаменной даже подсвечивать начали, электричества не жалеют, как раньше. Может, столица и впрямь когда-нибудь, как обещают, станет ярким городом, словно какой-нибудь Лондон?

Валя свернула с Манежа налево, на Тверскую. Прямо напротив Моссовета, у памятника Долгорукому, кучковались проститутки.

Олегович, сволочь, ее в это племя хотел записать. Не выйдет у него.

– Валь, – нарушил затянувшееся молчание Петька, – я тебе одну вещь хотел сказать – только ты не обижайся.

Валентину подрезала черная иномарка, девушка резко нажала на тормоз, машину по свежему снежку слегка занесло. Валя почти профессионально вышла из заноса, сквозь зубы выругалась в адрес франтоватой иномарки: «А, чтоб тебя!..»

Однако Петька, казалось, не заметил ее подвига. Он снова произнес:

– Валь, знаешь что?.. – и опять замолк.

Повисла пауза.

запел в колонках Макаревич.

– Ну! – поторопила товарища Валентина.

– Валь, выходи за меня замуж.

Она оторвала взгляд от дороги и посмотрела на него.

– Ты серьезно?

– Еще как.

– Прямо сейчас, что ли? – Она попыталась перевести объяснение в шутку. – Так ведь все загсы уже закрыты.

– Нет, не сейчас, – упрямо помотал башкой Петр. – Не сейчас, а когда все завершится. Дело наше сегодняшнее. Наша авантюра. Как бы она ни закончилась... Ну, что ты молчишь?

– Немножко неожиданно. Дай мне время подумать.

– А что тут думать! Что думать-то!.. – разгорячился Петька. – Ты что, Валька, разве не видишь, что происходит?.. Ведь Степка твой все равно в Маруську вгрохался. И будет с ней носиться до мамонтовых костей. Либо пока она не вылечится, либо пока копыта не отбросит. А скрипеть она, Маруська, ваша разлучница, будет, по-любому, еще долго. Сейчас, говорят, ВИЧ-инфицированные долго живут. Особенно когда их лечат. Поэтому, думаю, со Степой тебе все равно ничего не светит... А со мной...

– Я не поняла, – усмехнулась Валя, – ты что, мне одолжение оказываешь? Степка, мол, меня замуж не берет – значит, поэтому ты как бы сжалился и берешь?

– Да нет, Валя! – горячо запротестовал молодой человек. – Ты не так все поняла! Просто я хотел сказать, что я...

Опять долгая пауза. Машина отстояла в пробке у Тверской заставы, а потом, когда зажегся зеленый, резво вылетела на виадук у Белорусского вокзала. Валя молчала. Она не собиралась помогать Петьке в его объяснении.

– Понимаешь, я... – наконец продолжил он, – я... Я люблю тебя, Валька.

Машина стремительно неслась в районе «Динамо», в динамиках наяривал Макаревич: