Читать книгу - "Афинский яд - Маргарет Дуди"

И сколько нас

В Адметовом чертоге, каждый плакал,

Царицу провожая. А она

Нам каждому протягивала руку;

Последнего поденщика приветом

Не обошла, прощаясь, и словам

Внимала каждого.[5]

Я всегда думал, что это доказывает необыкновенную доброту и глубокое душевное благородство Алкесты. Даже на пороге смерти она благословляет всех — до последнего раба.

— Неужели? Надо перечитать эту драму. Я помню только, что Алкесту спас Геракл, когда ни муж, ни отец не пожелали умереть за нее. Но не думаю, что Гермию ожидает столь же чудесное избавление.

С минуту мы оба молчали, погрузившись в невеселые мысли.

— Вероятно, Эргокл прав, — мрачно заключил я. — Прав, хоть и бестактен. Смерть Гермии близка.

— Не только бестактно, а в какой-то мере даже противозаконно говорить такое, когда судебное разбирательство только-только началось. Но вот что я думаю, Стефан. Возможно, за неслыханной грубостью Эргокла прячется коварство? Вдруг он специально сыплет оскорблениями, чтобы под их прикрытием сказать что-то очень важное? Ты не заметил ничего странного в его словах?

— Заметил. Это непонятное замечание: если хочешь, чтобы боги смиловались и вернули тебе сына, заплати долг.

— Именно, Стефан. А может, это и было истинной целью разговора? Не затем ли Эргокл так стремился увидеть Гермию? А вовсе не для того, чтобы перечислять долги и прочее. Бессмысленная формальность, и Эргокл отлично это знал. Возможно, он просто искал предлог, а на самом деле таил совершенно иные намерения. К примеру, намекнуть на что-то и даже пригрозить. Кто такой Эргокл: злобный человечек, плохо владеющий собой? Или его страсть не настолько сильна, чтобы помешать холодному расчету?

— То есть, — уточнил я, — ты хочешь сказать, что Эргокл плетет заговор против семьи Ортобула? Что это он похитил Клеофона или поспособствовал исчезновению мальчика, а теперь намекает об этом Гермии? Для того он и устроил сегодняшнюю встречу. Но почему он говорит с Гермией, а не с Критоном?

— Я и сам задавался этим вопросом. А если допустить, что Эргокл работает на Критона? Понимаю, звучит немного притянуто. Но, может, ему обещали заплатить, если он похитит Клеофона и увезет подальше от Афин до окончания суда? Это избавляет Критона от необходимости прилюдно идти против родного брата, а также лишает Гермию ценного свидетеля.

— Но, — возразил я, — тогда получается, что Эргокл ведет себя совершенно нелогично. Если он на стороне Критона, зачем намекать Гермии, что, когда она выплатит долг, мальчик, может, и вернется? Человек, который из кожи вон лезет, чтобы угодить Критону, едва ли станет вставлять ему палки в колеса.

— Эргокл подл и расчетлив. Но это еще не значит, что он непременно талантливый и опытный заговорщик. Он ищет сиюминутную выгоду. Даже если он вступил в сговор с Критоном, что мешает ему попытаться выжать из ситуации все возможное и получить дополнительную прибыль, не откладывая?

— Мне это не кажется подходящим объяснением, — искренне сказал я.

— Мне тоже. Но вот другое, на мой взгляд, более правдоподобное: Эргокл не имеет никакого отношения к заговору, если заговор вообще существует. Он просто чует, что происходит нечто странное, и хочет нажиться на этом. Если, к примеру, Гермия похитила пасынка для его же блага, не пытается ли Эргокл намекнуть, что тоже знает об этом? Боги, как же сложно искать истинное значение в словах такого человека! И все же я чувствую, что-то тут нечисто.

— Думаешь, Эргокл просто нетерпелив или у него есть план?

— Кто знает? Можно сколько угодно гадать, кто обещал ему деньги за мальчика, но в итоге ни к чему не прийти. Мы говорим так, словно Клеофон — просто пешка в чьей-то игре, а ведь ему, возможно, грозит страшная опасность.

— А может, он уже мертв, — мрачно предположил я. — Человека можно украсть и убить, но все равно требовать выкуп. Правда, люди по-прежнему считают Клеофона живым. Горбун в доме Фанодема говорил о нем в настоящем времени.

— Именно так, — сказал Аристотель. — И Эргокл тоже. То, что он сказал в конце нашей малоприятной прогулки, вполне сойдет за намек.

— Да, — вспомнил я. — «Им стоит обратиться за помощью в бордели, столь дорогие сердцу Ортобула». Может, какой-нибудь владелец или обитатель публичного дома знает о Клеофоне больше нашего? Если так, дом Манто — первое место, которое стоит проверить.

— Совершенно верно, — легко согласился Аристотель. — От тебя ничто не ускользнет, Стефан. Вот ты этим и займись. Пойди и осторожно все разузнай.

— Я? Послушай, Аристотель, мне и так хватает неприятностей из-за этого борделя. — Аристотель еще не знал — и не должен был узнать, — какие неприятности грозят мне после ночи у Трифены. — У меня нет никакого желания возвращаться к Манто, где меня знают по имени и помнят исключительно как человека, нашедшего тело Ортобула.

— Да-да, неприятное дело, кто спорит, но твоей вины здесь нет. И потом, никто не удивится, вновь увидев старого клиента. Ты знаком с людьми Манто, а потому, если они что-то скрывают, сможешь это раскусить.

— Легко сказать, — возразил я. — Ты говоришь, что задавать вопросы следует «осторожно». Беда в том, что публичные дома и осторожность плохо сочетаются. Нет, Аристотель, я не могу этого сделать. И потом, я не вижу причины. Я не имею никакого отношения к семейству Ортобула — разве что нашел его тело.

— Разве что принимал у себя в доме рабыню Мариллу, — напомнил Аристотель. — Но, с другой стороны, она ведь искала меня, не так ли? Все замыкается на мне, — он устало потер лоб. Тут в комнату вошел Феофраст, но его приход не помешал Аристотелю закончить фразу: — Я чувствую свою причастность, поскольку с самого начала беспокоился за Ортобула. К тому же, суд над Гермией может принести немало бед, не только нам, но всем Афинам.

— Тут я с тобой солидарен еще больше, чем вчера, — сказал я. — Нынче утром я услышал разговор каких-то каменщиков. Они возвращались от Асклепия… — И я пересказал ученым этот диалог.

— Вот! Вот чего я страшусь! — ответил Аристотель. — Дело не только в том, кто за Македонию, а кто против. Город возвращается к старым разногласиям.

— Сим ты подразумеваешь, — уточнил Феофраст, — раскол и противоречия, которые пытался уничтожить или хотя бы сгладить Солон: между богачами и бедняками. С одной стороны, у нас есть могущественные и обеспеченные граждане знатного рода, которые желают власти меньшинства. С другой — значительно превосходящие их числом бедняки, мечтающие о равенстве. Чтобы власть в равной степени принадлежала богатым и бедным, меньшинству и большинству.

— Истинно так. Вот на чем основана вся история и Конституция Афин. На попытке уравновесить противоречащие друг другу стремления. Неблагоприятное событие может нарушить это хрупкое равновесие. Страстей и идеализма хватает каждой стороне. Вы не хуже меня знаете, что сам Платон в юные годы симпатизировал диктатуре Тридцати Тиранов: среди тех, кто захватил власть, были его знатные родственники. Он думал, что они создадут нечто прекрасное — образец справедливости и общественной гармонии. Но, как рассказывает сам великий философ, вскоре эти иллюзии развеялись. Однако даже на стороне, которая пользуется общей поддержкой, есть демагоги, охотно выступающие против могущественных и угодных народу. Они не прочь склонить людей к действиям, которые угрожают спокойствию государства. Как показывает подслушанный Стефаном разговор, низы общества, представители четвертого класса считают, что выступление Критона против Гермии — не что иное, как попытка богачей захватить власть, поправ все устои, включая семейные узы. Я уловил те же настроения. Находятся смельчаки, утверждающие, что обвинения против двух женщин — это прямая угроза беднякам и афинской демократии.