Читать книгу - "Первый в списке на похищение - Валерий Поволяев"

Второй старик был такой же, как и первый – как две капли воды похож на своего двоюродного братца, и внешне и внутренне: с большой яйцевидной гладкой головой и оттопыренными ушами марсианина, подслеповатый, шепелявый, слюнявый.

Впрочем, прошлое у второго деда было более туманным, чем у первого, кое-какие следы его тянулись в 1946 послевоенный год, к банде «Черные кошки», хотя впоследствии, когда распутывалось это громкое дело, он проходил по нему уже в качестве свидетеля, а не в качестве обвиняемого.

Но это было давно, так давно, что невольно возникает вопрос: а было ли это вообще? Старик этот жил прошлым, и кодекс у него был свой, восходящий к той далекой поре – в общем, он мог украсть деньги, вскрыть сейф, обчистить квартиру, похитить же ребенка не мог. Его брат-орденоносец – тем более. Совершить современное преступление – похитить ребенка – могли только молодые люди, которые в 1946 году еще не замышлялись своими родителями к производству, – с совершенно иными, скрученными нынешним временем мозгами.

Плюс ко всему оба старика ныне безвыездно жили на даче, ковырялись в саду, варили малиновые джемы и из местного, заросшего жирной ряской пруда довольно лихо таскали толстобрюхих сонных карасей; Волошин с Корочкиным не поленились, проверили это – старики действительно два месяца уже не покидали свой дачный поселок.

– Ну что, ровесников изобретателя первого русского паровоза товарища Ползунова выдергиваем из колоды подозреваемых? – спросил Корочкин сожалеющим тоном, словно это была его добыча – преступники, которых он умудрился прихлопнуть, как жуков, а противный Волошин выуживал этих жуков у него из-под ладони.

– Выдергиваем, они здесь ни при чем.

– Жаль. Неужели жулика могли наградить орденом Ленина?

– А почему бы и нет? Наградили же им директора Елисеевского гастронома. Оказалось – жулик. Да такой, что к стенке пришлось ставить.

– Знаешь, сколько стоит орден Ленина в Америке?

– Не интересовался. Давно там не был.

– Шесть тысяч долларов. Не слабо?

– Чего так дорого?

– А металлов дорогих в ордене полно: золото, платина, что-то еще. Из-за металлов и цена такая.

– Слушай-ка, а не пора ли нам высунуть нос из окопа? – неожиданно предложил Волошин. – Совершить ход «Е-два – Е-четыре», посмотреть, что в мире творится и чем дышат люди, а?

– Смотря какие люди!

– Чего-то ты бурчлив стал, как дедушки Угрюмовы. Те самые люди, которые живут ныне в доме номер пятнадцать и номер семнадцать. Как они яишницу едят – с аппетитом или без, – нам всякая информация нужна. Даже самая мелкая – нас волнует все, все, все. Неглавного сейчас для нас ничего нет – все главное.

– Может, возьмем нашу машину, с надписью «милиция»? – предложил Корочкин.

– Зачем? Рано еще. Момент для такой демонстрации наступит позже. Возможно, даже сегодня, но не сейчас. Так что терпи, Пуаро, искатель детективных приключений!

– Ну уж и искатель, – не удержался Корочкин, хмыкнул, голос у него пошел веселыми трещинками, – ну уж и детективных, ну уж и приключений!

– Поедем на моем «боливаре», – сказал Волошин. – Машина это такая: два дня в упор будешь смотреть, запоминать и все равно не запомнишь. Если только по звуку двигателя или по чему-нибудь еще, с двигателем же связанному, – на двигатель «боливара» все обращают внимание.

– Г-господи, чего ж погода такая расчудесная выдалась – наказание какое-то! – Корочкин потянулся со сладким хрустом, сделал несколько движений, чтобы разогнать кровь. – Вместо того чтобы на пляже сидеть, считать последние купальные деньки да дуть из банок холодное пиво, мы гоняемся за какими-то… пхих! За тенями!

– Если бы за тенями.

Солнце на улице резало глаза, слепящий блеск вышибал слезы, прозрачная синь гулко опрокидывалась на людей, стойло только взглянуть на небо – оттуда раздавались громкие птичьи крики. Птицы, которых в городе почти не бывает слышно – город их пугает, глушит, умертвляет, – собирались в небе в стаи, даже воробьи – и те сбивались в настоящие летучие банды, кричали так, что до ушей совершенно не доходил гул машин, все тонуло в этом звонком сильном оре.

– Чего они вопят так, а? Будто перед концом света! – спросил Корочкин. – А?

– Что-то оптимизма в голосе не слышу! Совсем нет бодрых ноток. Наше ведь дело – правое!

– Что левое, что правое – один хрен. Поймаем этих качков – на смену им придут двенадцать других, поймаем других – возникнет двадцать семь третьих, изловим третьих – появится шестьдесят четвертых… Цепь эту нам не оборвать.

– Что за странный подбор цифр – двенадцать, двадцать семь, шестьдесят?

– Подбор от фонаря, это так называется. Хорошо, хоть профессия не геометрическая – арифметическая. Но это явление временное, скоро она станет геометрической. Что не за горами – то не за горами.

– М-да, а ты действительно оптимист. Да такой, что сразу не разберешься, в кавычках или без, – неожиданно, с отчетливо прорезавшейся горькой иронией проговорил Волошин. – Ты думаешь, мне эти мысли не приходили в голову? Особенно в день зарплаты, когда подходишь к кассе и получаешь ноль целых, ноль десятых рублей?

– Знаешь, солнце это обманчивое! – сменил тему Корочкин, когда они садились в машину. – Я думал, что оно купальное… загоральное… какое там еще? А оно больше зимнее, чем летнее. Слишком яркое. А ярким солнце бывает всегда перед сменой погоды. В данном случае – перед холодами. Затяжными и сильными.

– Ничего удивительного. Осень в Москве редко выпадает теплая, – Волошин лихо, в крутом вираже вывел свой «боливар» с заставленного машинами двора, – и вряд ли кто вскричит возмущенно: «Ай-ай-ай», если завтра на улице будет уже нулевая температура, а послезавтра – минус пять. Все примут это как должное.

– Кроме, может быть, двух сотен бомжей.

– Даже если их будет три или четыре сотни… Ну и что из этого?

Они тихо ехали по улочке, мотор в исправном, отлично отрегулированном Волошиным «боливаре» фыркал, чихал, сопел, словно больной, – Волошин хорошо знал движок своей машины и мог заставить его делать что угодно, даже вышибать из выхлопной трубы хрип, храп, вопли либо, напротив, чистые органные звуки. А мог вообще лишить его голоса – у работающего мотора совершенно исчезал звук. «Боливар» умел ходить со скоростью, меньшей, чем у черепахи, и в ту же пору с самолетной резвостью срываться с места и на трассе без особых усилий обгонять «мерседесы» и БМВ. И вообще этот «жигуль» больше напоминал ремарковского «Карла» – помните старую гоночную машину, которую Ремарк называл «Карл – призрак шоссе», – чем не самую удачную поделку Волжского автозавода.

Волошин сам перебрал мотор – все сделал своими руками, подогнал друг к другу каждую детальку, общупал пальцами, проверил каждую гайку, соскоблил все заусенцы и неровности, мешающие этому механизму работать, добавил кое-чего от себя, чтобы двигатель по команде из кабины мог мигом превращаться в дырявую кастрюлю, только и способную на то, чтобы выпускать из себя сквозь дырки дым, чихать и кашлять, мог вообще умолкнуть и, притворившись мертвым, не поддаваться ни на какие попытки завести его, а затем в один момент ожить – опять-таки по команде из кабины: нажмет Волошин на кнопку – и машина вновь станет машиной.