Читать книгу - "Кавалькада - Уолтер Саттертуэйт"

Мисс Тернер повернулась к ней и спросила:

— Вы давно его знаете?

— О нет, — ответила Уинифред. — Я видела его в первый раз. Он ехал в Берлин на машине, и наши друзья в Мюнхене предложили, чтобы мы пригласили его к себе. Конечно, мы о нем слышали, но нам ужасно хотелось его увидеть. И он всем нам очень понравился. — Она улыбнулась Козиме. — Он явился, будто вняв нашим молитвам, правда, мама?

— Вот именно, — подтвердила Козима.

— Каким таким молитвам? — поинтересовалась мисс Тернер.

Козима огляделась и кивнула горничным, которые стояли у стены, сложив руки на груди. И они принялись убирать чашки из-под супа.

— За возрождение Германии, — ответил Чемберлен. — Последнее время положение в стране всех нас ужасно угнетает. Эта война, потом Версаль, международное еврейство, эти прохвосты в Веймаре…

— Господин Бомон, — обратилась ко мне Козима, — вы хорошо себя чувствуете? Вы ничего не ели.

— Желудок что-то побаливает. Наверное, съел что-то в поезде.

— Какое-нибудь мясное блюдо, — предположила Козима. — Я угадала?

— Да.

— Это, знаете ли, совсем не безопасно. В конце концов, это даже смертельно. — Она мило улыбнулась. — Но уверяю вас, в сегодняшнем обеде нет никаких продуктов животного происхождения.

— Чудесно, — сказал я. — Кстати, когда господин Гитлер гостил у вас, ужин тоже подавали горничные?

— Нет, — ответила Уинифред. — Господин Вольф попросил, чтобы в столовой никого, кроме домочадцев, не было. И мама отпустила горничных на вечер.

Горничные, о которых шла речь, начали расставлять перед нами тарелки. На каждой из желтой жижи торчал небольшой круглый бугорок какой-то желтой каши, похожей на овсянку.

— Спасибо, — сказал я Уинифред и повернулся к Чемберлену. — Простите, что перебил.

— Ничего страшного, старина. — Он повернул седую голову к мисс Тернер.

— Эти прохвосты в Веймаре. Большевики. Жуткая инфляция. Тевтонская раса получила ужасную встряску. Положение, вынужден признать, выглядит довольно мрачно. И тут появляется этот малый, Гитлер.

Я попробовал кашу. Похоже, вареный турнепс, хотя ручаться не могу.

— Просто чудо какое-то, — продолжал Чемберлен. Он взглянул влево. — Как ты верно заметила, Уинифред, он внял нашим молитвам.

Когда я собирался проглотить первую ложку овсянки, то почувствовал, как по моей правой ноге что-то ударило. Я взглянул на Зигфрида, единственного, имевшего доступ к моей ноге, но он знай себе потягивал винцо.

Случайность, наверное, решил я и сдвинул ногу чуть влево.

Уинифред спросила мисс Тернер:

— Вы читали книгу Хьюстона?

— Нет, — ответила мисс Тернер. — Боюсь, нет. Какую книгу вы имеете в виду?

— «Основы девятнадцатого века», — сказала сидевшая рядом со мной Ева. Это были ее первые слова за весь вечер. — Просто замечательная книга. — Она мечтательно улыбнулась мужу.

Кто-то снова стукнул меня по правой ноге, на этот раз сильнее.

Я посмотрел на Зигфрида. Мне показалось, что мой сосед приспустился на стуле сантиметров на пять, но он энергично поглощал кашу. Я перекинул правую ногу через левую, убрав ее подальше от края стола и от Зигфрида. Поглядел через стол на Уинифред и подумал, знает ли она, что у ее супруга блуждают не только глаза, но и ноги.

Но в эту минуту она говорила мисс Тернер:

— Там есть все. Вся история человечества.

Я выпил еще немного вина. Моему примеру, как я заметил, последовал и Зигфрид. Одна из горничных наполнила его бокал.

— Выдающаяся книга, — заявила Козима. — Мастер был бы в восторге. Какая жалость, что он не дожил до наших дней и не смог ее прочитать.

Чемберлен зарделся от гордости.

— Знаете, я не смог бы ее написать, — сказал он мисс Тернер, — если бы не те, кто был до меня. Я, как и Ньютон, стою на плечах гигантов. Включая Мастера. — Он улыбнулся мисс Тернер. — Вы читали «Евреи в музыке»?

— Боюсь, нет.

— О, непременно прочтите. Потрясающая вещь, просто потрясающая. Одна из лучших у Мастера. Он там разъясняет, почему каждый человек инстинктивно испытывает физическое отвращение к евреям.

— Но я не думаю, — сказала мисс Тернер, — что каждый человек испытывает подобное отвращение.

— Возможно, не каждый взрослый человек, — поправился Чемберлен. — Образование разрушает инстинкты. А сегодняшняя система образования, естественно, осквернена евреями. Но наука доказала, что если вы возьмете маленького ребенка, лучше девочку, маленькую тевтонскую девчушку, которая не имеет ни малейшего представления, кто такие евреи вообще, и покажете ей еврея, совершенно незнакомого, она сразу же разрыдается. Удивительно, но факт, Готов побиться об заклад, что, будь здесь маленькая Верена и мы привели бы с улицы какого-нибудь грязного еврея…

— Пожалуйста, Хьюстон, — сердито возразила Козима, — никаких грязных евреев в моей столовой.

Все присутствующие весело рассмеялись. Во всяком случае, большинство. Мисс Тернер взглянула на меня сквозь очки и моргнула. Пуци рассматривал кашу, ковыряясь в ней ложкой.

Чемберлен сказал мисс Тернер:

— Главное в моей книге то, что она по-своему доказывает, что все творческие достижения в истории человечества — заслуга тевтонской расы. И что немцы всегда были и есть самая созидательная и крепкая часть тевтонской расы.

Что-то настойчиво почесало мою левую щиколотку.

— Зигфрид, — сказала Козима. — Выпрямись. Спину сломаешь, если будешь так сутулиться.

Зигфрид почти целиком сполз под стол. Улыбнувшись матери, он выпрямился, утер рот салфеткой и снова принялся за кашу.

— А ваши евреи, — продолжал Чемберлен, — с другой стороны, так ничего и не создали. Их мозги просто по-другому устроены. Они дворняжки — понимаете, что я имею в виду? Отчасти — хетты.[38]Их носы, например, лишний раз подтверждают их хеттейское происхождение.

Мисс Тернер смотрела на него, слегка приоткрыв рот.

— Однако вот уже много лет, — разглагольствовал Чемберлен, — они тайком пролезают в наши банки, школы, университеты. Пытаются отравить нас своей грязной философией. Социализмом, марксизмом. Ну, а если у этого малого, Гитлера, что-нибудь выйдет, их дни сочтены. Верно говорю. — Он повернулся к Козиме. — Знаете, матушка, лично для меня он служит живым воплощением всего, что говорил о Германии Мастер.

— Да, — подтвердила Козима, — он некоторым образом претворяет в жизнь надежды Мастера.

В разговор вступила Уинифред: