Читать книгу - "Сыщица начала века - Елена Арсеньева"

Вчера сидела за дневником до глубокой ночи и уснула застолом. Павла, которая никак не может простить мне моего самовольногопереодевания и бегства, с трудом довела меня до постели, и я забылась под ееворчание. Спала я так, словно меня в какой-то кокон запеленали, не помняничего, без сновидений, на правом боку, ни разу не повернувшись. Все телонаутро затекло, и правый глаз немножко запух, но голова стала удивительносвежа. Проснувшись ни свет ни заря, я немедля бросилась вновь к дневнику, спешазанести впечатления вчерашнего дня – без преувеличения, одного из самыхпотрясающих в моей жизни.

Описывать подробности эксперимента по прочтению письма уменя не хватит терпения. До сих пор начинает трясти, как только вспомню этусцену: руки лаборанта растянули кровавую бумагу на пластинке, которую медленно,но сильно нагревают на равномерном огне тигля. Чудится, все собравшиесяперестали дышать… Нет, мне это не чудилось, потому что мы шумно вздохнулиразом, когда на побуревшей бумаге вдруг начали проступать темно-серые,удивительно четкие буквы. Разные части письма проявлялись постепенно, так чтовзор выхватывал какие-то обрывки.

«Сударь… писать складно не обучена… на сердце накипело… сиеписьмецо… видно, от судьбы не уйдешь… так сердце и замрет… так оно по-вашему ивышло бы…»

В это время засверкали ослепительные вспышки: фотографы жглимагний, спеша запечатлеть проявляющийся текст. Описывать все это долго, а насамом деле не более полуминуты можно было наблюдать серую графитовую вязь набагровой бумаге. Увы, никаких огненных письмен увидать нам не удалось: листоквспыхнул – и в следующую секунду съежился черной горкой бесполезного праха.

– Ну что?! – неистово закричал Птицын. – Успелизаснять?

Все три фотографа (среди них, между прочим, был ведущийспециалист в этой области – Александр Дмитриевич Карелин: тот самый владелецмастерской на углу Варварки и Малой Печерской, коего я, во время своихпервоначальных изысканий, едва не заподозрила как убийцу!) закивали и тотчаспринялись стаскивать свои аппараты с треног. Их уже ждала подготовленнаялаборатория, где они могли в красном свете достать пластины и проявитьизображение. А мы схватились за бумагу и карандаши – и принялись торопливозаписывать те слова, которые запечатлелись у каждого в памяти.

Сперва дело пошло бойко. Начало письма сложилось почтидословно, однако вторая его треть запомнилась уже отрывочно, с пятого надесятое, а до конца успел прочесть письмо один только Смольников. Он горделивощеголял последней фразою послания: «Тогда забудьте поскорее меня, васнедостойную, свое счастье упустившую…»

Сама не пойму, почему у меня от этих слов защемило сердце.Глупости, конечно!

Фраза сия да и общая стилистика подтвердили уже сложившеесяу нас мнение: письмо было от женщины низшего сословия, и письмо сие –безусловно, любовное послание.

– Экая она многословная оказалось! – удрученнопроворчал начальник сыскной полиции Хоботов, который успел запомнить толькоодно первое слово: «сударь». – Еще счастье, что все письмо на однойсторонке листка уместилось, а то хороши бы мы тут были, гуси-лебеди!

Да уж… Хоть с этим нам повезло!