Читать книгу - "Агония - Николай Леонов"

— Подайте бездомному калеке, Христа ради, — первый постовой воровского схода сидел на деревянной тележке, был действительно без ног.

— Выпей за здоровье рабы божьей Дарьи и раба божьего Константина, — ответила Даша и, нагнувшись, чтобы показать лицо, положила в шапку приготовленные два серебряных рубля. — Гость со мной, Кликуша.

— Идите с богом, — ответил тот и погодя два раза свистнул.

— Неплохо, — Костя кивнул. — Никаких загадок, все просто. А он тут всегда сидит?

— Обязательно, — с гордостью ответила Даша, — неужто мы линовать в таком деле будем? — и замолчала, почувствовав неожиданно единение с этими таившимися от света людьми и стыд, что ведет им такого “гостя”.

Переулок поворачивал, на углу их уже ждали. На скамеечке парень с девушкой щелкали семечки и равнодушно целовались. У парня на коленях лежала потертая гармошка.

— Угощайтесь, — девушка стряхнула с губ шелуху и протянула пригоршню семечек.

— Благодарствую, — Даша взяла две семечки, одну отдала Косте, и они благополучно прошли дальше, гармошка за спиной сентиментально всплакнула и замолкла.

Из подворотни вынырнули две детские фигурки и неслышно двинулись следом.

“А нам у них еще и поучиться можно, — думал Костя, — ведь один неверный шаг или слово, сигнал подадут — и в трактире Веремея Кузьмича только столы да стулья останутся. А прирезать тут нас легче легкого”.

Позади шаги убыстрились, маленький парнишка обогнал их и, подгадав у светившегося на первом этаже окна, остановился перед Воронцовым. Костя увидел любопытные и испуганные глаза, понял, что его узнали, вспомнить имя мальчишки не смог и сказал:

— Сбежал из детдома, оголец? Думаешь, тут тебе орден дадут? — он провел пальцем по еще не отросшим волосам. — Степаныч знает, что я буду, так что ты свою бдительность притуши.

Парень стоял, засунув руки в карманы, смотрел презрительно.

— Эх, Воронок! — он сплюнул в сердцах, — орден надел, а идешь-то куда? Продался, значит. Воронок?

— Еще столько денег не напечатали, оголец, — Костя дернул его за нос, нарочно сделав больно.

Парнишка ойкнул, схватился за нос. Даша тихо рассмеялась. Страха не было: какая разница, где их определят, здесь или там?

— Завтра на Цветной к двенадцати подойди, — Костя взял “стража” за ухо, отвел с дороги. — Разговор имею.

Уже стемнело, покосившийся забор рынка, казалось, наваливался на непрошенных гостей. Торговые ряды уже опустели, кое-где копошились темные фигуры, пахнуло навозом, деревней, всхрапнула и переступила лошадь. Даша с Костей шли неторопливо, уверенно, дорогу оба знали хорошо. Рядом взвизгнуло, посыпались искры, блеснуло длинное лезвие ножа — работал запоздалый точильщик.

— Не порежешься в темноте, дядя? — весело спросила Даша.

— Мы привычные, — равнодушно ответил мужик, пробуя лезвие ногтем и не поднимая головы.

Даша молча протянула ему две семечки, мужик бросил их в жестяную кружку и сказал:

— Идите с богом.

Только приглядевшись. Костя приметил за спиной точильщика темные фигуры и подумал: “Силой отсюда не вырвешься, перехватят. И смотри, как хитро задумали: если бы ту лавочку с гармонистом миновать, а обойти стороной можно, то сейчас без семечек около “точильщика” застряли бы плотно”. В который уже раз Костя убедился: облава результатов бы не принесла. Он представил себе напряженность кольца оцепления, его разорванность: первый сигнал — и сходка ушла бы, как вода сквозь сито. А где зацепились, там ножами, двое-трое на одного, из-за угла. Мелентьев предлагал пройти внутрь и брать с двух сторон. Как пройти? Его, Костю, одного сама Даша Паненка проводит уже через четвертые двери.

— Молись, начальник, — Даша указала на одноэтажное здание со светящимися окнами.

Костя оглянулся, увидел криво выписанную вывеску “Починка модельной и какой хочешь обуви”, подошел к мастерской, отпер своим ключом дверь, кивнул:

— Заходи, Даша.

Костя зажег свечу, керосинку, поставил чайник. Даша наблюдала за ним, сидя на табуретке.

— Значит, дед тоже перевертыш? — она криво улыбнулась, стала некрасивой и жалкой.

Костя не ответил, взглянул в окно. К трактиру подошел человек, оглянулся, скрылся за дверью.

— Дед на царской каторге с моим начальником в одной связке ходил. У меня давно ключ от этой лавочки. — Не мог же Костя сказать, что мастерская используется в оперативных целях.

— А ты чего здесь привстал, подштанники сменить?

— А вдруг Корней еще не пришел, Даша? — Костя обнял девушку за плечи. — Лучше позже, чем раньше.

Он вытащил из кармана пузырек, разлил в кружки, плеснул воды, запахло остро и незнакомо.

— Что это?

— Валерьянка, нервные употребляют, для внутренней стойкости, — Костя взболтнул своей кружкой и выпил. — Гадость.

— Дрейфишь. Лучше водки стакан, — сказала Даша, тоже выпила, тряхнула головой. — Отрава.

Костя не ответил, сел на табурет у окна, наблюдал за трактиром. И вновь увидела Даша в Косте Воронцове силу и мужицкую стать, тяжеловатую и неброскую, оттого еще более притягательную. Она подошла, легонько обняла его, впервые со дня знакомства, оперлась грудью на его плечо. Костя погладил ее руку, бод-нулся ласково, будто телок, не повернулся: был он там — у желтых подслеповатых окон трактира.

— А откуда ты знаешь, пришел уже Корней, нет ли? — Даша отстранилась.

— Не знаю я, ничего не знаю, Даша. Даша заметила, что Костя ни на один ее вопрос ни разу не ответил. Не доверяет, использует и бросит. Она оглянулась в поисках оружия, увидела ящик с инструментами, взяла молоток, ручка которого была отполирована ладонями хозяина.

— Оставь, — Костя не повернулся, Даша заметила свое отражение в стекле окна. — Отдохни, говорить неохота, одному побыть необходимо, умишко свой в кулак собрать. Я ведь, Даша, на воровской сходке за новенького, — он говорил монотонно, словно сам с собой.

Даша гладила полированную ручку молотка, злость прошла, да и не ударить ей по стриженому круглому затылку, так схватилась, от глупости. Прижимая молоток к груди, она снова подошла к Косте и севшим голосом прошептала:

— Чем ты меня взял, курносый? Каким дурманом отравил?

— Я тут с краю, Даша, — печально ответил он. — Ты сама с собой разобраться не можешь. Неправду и зло чуешь, а правду и добро признать не хочешь, гордость не дает боль и обиду забыть. А меня ты не любишь, Даша, и в голову не бери.

— А ты меня любишь? — перебила она. — Ты, большевик, меня такую возьмешь?

Костя повернулся, взглянул на девушку. В тусклом пляшущем свете керосиновой лампы Даша стала еще красивее, глаза зеленые светились, как у зверя, и вообще она казалась нереальной, то ли ведьма, то ли фея. Костя вытер пот, тихонько кашлянул, проверяя, не пропал ли голос, сказал: