Читать книгу - "Дворянин из Рыбных лавок - Олег Кудрин"

Настал четверг. Ровно неделю назад к Натану приехал Афанасий и рассказал о странной смерти, произошедшей в Рыбных лавках. Непростая история, однако ж дело движется…

А еще четверг — важный рабочий день в трех учреждениях, где трудится Натан.

Сегодня он постарался отработать поскорее. Но в Австрийском консульстве, вопреки этому стремлению, пришлось еще подекламировать Новалиса и отдельно уточнить, что поиск библиофила Гологордовского результатов пока не принес. В русской же канцелярии на лишние разговоры не отвлекался и дела сделал быстро. Но наибольшая неожиданность ждала Натаниэля во Французском консульстве, точнее, в газетах, пришедших со свежей почтою. Горлис бегло просматривал их, делая пометки для аналитической записки.

И вот в одной из газет он наткнулся на заметку, в которой была новость, заключавшаяся в отсутствии чего-то нового. Но именно она и именно сейчас оказалась для Натана чрезвычайно важною. В заметке говорилось, что бриг L’Inconstant, известный тем, что в начале «Ста дней» доставлял узурпатора Бонапарта с острова Эльба в пределы Французского королевства, по-прежнему находится в порту Тулона, ожидая решения своей участи: быть восстановленным, чтобы вернуться во флот, или же порубленным на доски в доке, чтобы стереть еще один носитель воспоминаний о кровавом авантюристе, «корсиканском чудовище», принесшем столько бед Франции и всей Европе.

Бриг L’Inconstant! Сразу же вспомнилось это слово — набитое деревянными буками на доме на Средних Фонтанах, вырезанное на кресле, с которого открывался замечательный вид на море из ракушняковой ниши. А ведь и тогда Горлис вспомнил о Наполеоне. Но сам же прогнал от себя эту мысль, посчитав ее слишком юношески восторженной. Однако об историческом бриге с таким названием тогда не припомнил. Не мудрено: после второго и уж последнего — окончательного, полного — поражения Бонапарта говорить об этом корабле не любили. Так что сие название из памяти совершенно выветрилось. И сам собой, без этой заметки, Натан не вспомнил бы его, столь малозаметным было оно под частым градом других событий, столь глубоко, надежно было погребено под множеством другой информации.

Но ныне сей факт многое подсвечивал иным, особым светом. Значит, перед Гологуром-Гологордовским всё же маячил образ Наполеона. В самом прямом смысле «маячил». Был путеводным лучом, указывал величественный путь, как мнилось «дворянину из Рыбных лавок», верный, сиятельный. Теперь также с большим основанием можно было предполагать, что означает число 100 000.

С легких уст графа де Шаброля об этой попытке Бонапарта, который, в 1815 году бежав с Эльбы, попытался восстановить величие Империи и свое собственное, стали говорить Cent-Jours, то есть «Сто дней». А еще те несколько месяцев власти называли Vol de l’aigle, то бишь «Полет орла». И вот Гологордовский, сидя в природном кресле из цельного срубленного им дерева, в ракушняковой нише, «орлином гнезде», величественно возвышающемся над морем, чувствовал себя таким же орлом, местным Наполеоном, готовящимся бежать из своего варианта «узилища на Эльбе». Но он надеялся, что его начинание будут ждать не «сто дней» власти и славы, но «сто тысяч дней». Примерно этак 270 лет, длинный срок, уходящий за пределы человечьей жизни…

И вновь Натан почувствовал некое магическое, магнетическое прикосновение к душе погибшего. Ведь это и ему близко, как и почти что каждому юноше в Европе. Разве он сам не хотел похожего, не совершал подобного? Разве не был его отъезд в Париж из родных милых Брод наивным детским, но столь же возвышенным вариантом «Полета орла»? А далее французская столица с тетушкой и дядюшкой, с надежной спокойной жизнью, тоже стали скучны, тесны. И он отправился в Одессу, как Наполеон в Египет. Зачем? «Делать вермишель»? О, нет же, это была лишь хорошая теплая фраза, дававшая ему связь с прежней жизнью, с семьей, с ушедшими родителями. В Одессу же он отправился за новой жизнью, за славой, за своей персональной маленькой империей. Горлис никому ранее в сём не признавался, кажется, даже и себе, но сейчас вполне это осознал: почему он взял во Франции имя Натаниэль и вписал его во французский паспорт? Имя, полученное с рождения — Натан, — стало казаться слишком простым и коротким, не таящим ни загадки, ни будущности. А в Натаниэле были и то и другое — тут пока до конца его произнесешь, столько надумать и представить успеешь. К тому же Натаниэль и Наполеон были странно созвучны. Не настолько, чтобы этим заинтересовались бурбонисты, но всё же достаточно ощутимо…