Читать книгу - "Разбитое сердце богини - Валерия Вербинина"

При слове «чувство» Марина подвинулась к Охотнику ближе.

– Какое же?

– Мне кажется, мы что-то упустили. – Охотник недовольно покачал головой. – И мне не нравится, что сообщник Ангела до сих пор не найден.

– Тот, кто положил яд в мартини? Так это Ивар. Он запирается, но Калиновский уже обещал, что выведет его на чистую воду.

– Все-таки Ивар? Но почему?

– Капитан сказал, что ему наверняка заплатили. И вообще, Ивар уже не в том возрасте, чтобы таскать подносы. Больше, по словам Калиновского, просто никто не мог отравить вермут.

– А что сам Ивар говорит об этом?

– Все отрицает. Калиновский говорит, что Ивар смертельно испуган, возможно, Ангел его чем-то шантажировал. Но это Ивар, однозначно. Мы его держали в доме, доверяли ему, а он…

– Как скучно, – пробормотал Охотник. – Все-таки дворецкий.

– Совершенно не захватывает, – подтвердила Марина.

Она протянула руку и как бы невзначай дотронулась до руки Охотника. Я сделала шаг назад, выскользнула из зала и тщательно прикрыла за собой дверь.

Вернувшись к себе, я первым делом сбросила костюм и туфли и из плакальщицы высшего разряда вновь преобразилась в гавроша с ямочками на щеках. Бутылочка уже знакомого шартреза в мини-баре подмигивала искристо-зеленым содержимым. Я налила себе на два пальца ликера в рюмку, которая, боюсь, была предназначена для красного вина, но мне на это было в высшей степени наплевать. Через мгновение я спохватилась и отлила часть жидкости обратно в бутылочку. Шартрез только выглядит безобидно, на самом деле он в полтора раза крепче коньяка, и пить его следует осторожно.

Мне надо было решить для себя один вопрос, которым я как-то не задавалась прежде. До этого дня я не особенно задумывалась о том, что именно для меня значит Охотник. Его общество не было мне неприятно, и это все, что я могла о нем сказать. Но сейчас, увидев, как его обхаживает Марина, я почувствовала… ну да, нечто вроде укола ревности.

Шартрез приятно согрел небо и пустился в путешествие по моему пищеводу. Я все же слегка поморщилась и поставила рюмку на место.

«Если вдуматься, то ничего особенного и не произошло. Обыкновенная мелкая женская ревность. Возьми любого кривого, хромого, убогого и испитого, повесь на него другую бабу – и каждая, кто увидит это, начнет терзаться от зависти: почему он не мой, не со мной, не для меня? Конечно, Охотник не кривой и не хромой. Он симпатичный и… э… вполне симпатичный. Более того, нас соединили общие приключения в виде перестрелок и погонь. Но, еж твою в коромысло, на кой тебе, Татьяна Александровна, дался коллега Ангела? Он только по прозвищу Охотник, а так он недалеко ушел от того, кого пытался выследить. Одного поля ягоды. А Марина… При том, что она вынуждена последнее время сидеть взаперти в охраняемой резиденции, она готова начать любому вешаться на шею. И это не мое дело, по правде говоря. Частная жизнь. Не касается, и точка. Недавно слуги шептались, что Марина после пощечины закатила мужу скандал и грозилась немедленно подать на развод, а он совершенно потерял лицо и чуть ли не в ногах у нее валялся. Эта девушка умеет добиваться своего… ну и что?»

Почти убедив себя в том, что Охотник ничего для меня не значит, я еще раз оглядела свой траурный костюм и вызвала Эллу. Второпях я совсем забыла о косметике, но Элла успокоила меня: накануне знаменательного события к нам приедет персональный стилист Марины Анатольевны и накрасит нас обеих, сначала – ее, а затем меня.

И наконец наступил день похорон.

С самого утра в доме царила невообразимая суета. Из фирмы, занимающейся упаковкой клиентов для отправки в место последнего пребывания, привезли гроб с телом покойного. Гроб был огромный и сверкающий. Несмотря на свое предназначение, он все-таки навевал неприличные мысли о роскоши и о том, что некоторые, вполне достойные, в общем-то, люди отправляются в землю в простых, кое-как обструганных домовинах, в отличие от других некоторых, чьи бренные останки нежатся в шелке в элегантных ящиках красного дерева. Мне запомнился благоговейный шепот одного из охранников, руководившего переноской гроба в дом:

– Вот красотища-то!

Гроб установили в большом зале на возвышении, утопавшем в цветах. Верхнюю крышку сдвинули, и под ней обнаружилось толстое стекло, под которым отчетливо виднелось некрасивое, восково-застывшее лицо усопшего.

– Тело забальзамировано, – объяснил мне Калиновский. – Под стеклом особые условия, чтобы оно не разлагалось как можно дольше.

– Ну надо же! – только и смогла вымолвить я.

– Вы, Владислав Ипполитович, будете стоять вот здесь, – распоряжался капитан, не слушая меня, – а вы, Танечка, – вот тут, в уголочке. Постарайтесь не бросаться в глаза, хорошо? Если заметите что-то подозрительное, сразу же к охране или ко мне.

– Слушаюсь, начальник, – с тоской отозвалась я. – А вы это неплохо придумали, а?

– Что именно? – Мне показалось, что в глазах Калиновского мелькнула тревога.

– Заново расставить западню, – пояснила я с прямодушной, открытой улыбкой. – Только приманкой на этот раз буду не я, а бесценный банкир Гнедич. Что, разве не так?

Калиновский улыбнулся, но глаза его оставались настороженными.

– Вы схватываете все на лету, Танечка, – ласково промолвил он.

– А не боитесь? – весело спросила я.

– Чего? – удивился мой собеседник.

Я сделала ему знак нагнуться и шепнула в самое ухо:

– Опростоволоситься!

Капитан отодвинулся и, скалясь, некоторое время смотрел на меня.

– Боюсь, – процедил он наконец. – Еще как боюсь, Татьяна.

– Ну ничего, не бойтесь, – ободрила его я. – В случае чего зовите меня на подмогу.

В голубых глазах Калиновского мелькнули искорки восхищения. Он не смог сдержать улыбки и покачал головой:

– Ну и зараза же вы, Танюша!

– Стараемся, стараемся, – весело сказала я, приглаживая на себе костюм.

Капитан кивнул мне напоследок и отошел.

Охрана тучами клубилась вдоль стен. Владислав с женой, одетой в простенькое с виду черное платье и такие же простенькие бриллианты, встали возле гроба. Отворились двери, и началось.

В это утро передо мною прошла вся Москва: банкирская, финансовая, подхалимская, чиновничья. Мужчины и женщины черными бабочками слетались к трупу засвидетельствовать свое уважение, выразить свое почтение, поклясться в верности наследникам и заодно попытаться подкопаться под своих конкурентов. Владислава и его супругу брали за локоть, шептали на ушко, им жали руки, кланялись и соболезновали без конца. Безбрежным потоком лились цветы и венки – самые дорогие, самые помпезные. С рукавов мужчин подмигивали баснословно дорогие запонки, гроздья бриллиантов громоздились в ушах и на шеях женщин. Я переминалась с ноги на ногу и проклинала туфли, которые не успела разносить и которые теперь невыносимо жали ноги. Уже несколько раз меня принимали за родственницу Шарлаховых и совались с сочувствием и пониманием, без чего я бы охотно обошлась. Охотник стоял в нескольких шагах от меня, и я видела его невозмутимый профиль. К нам подошел Калиновский.