Читать книгу - "Загадка отца Сонье - Вадим Сухачевский"

А раз так, то, может, и моя Натали – плата ему и их роду за это многовековое кружение?..

Лишь глодавшая меня печаль помешала тогда высказать все это моим друзьям, Полю и Пьеру, иначе непременно бы сказал – и про Грааль, и про то, кем был в действительности отец Беренжер.

И уж наверно не долго бы прожил после этих слов, ибо один из вас, друзья мои, уже придерживал на подобный случай свой стилет. "Ты просто не давал повода, Диди", — скажет он потом, несчитанное количество лет спустя, посетив меня в моем Чистилище и сам к этому времени став зеленым и плоским, как лист, который может улететь от любого дуновения воздуха.

Да и все мы – разве не из того сна, под стук колес рассказанного Пьером? Налетел ураган, закружил, понес. Иных, как меня, унес в такие дали, что не остается никакой надежды вернуться оттуда.

Правда (уж не знаю, что тут добавить, "увы!" или "хвала Господу!") я пока еще жив.

И, при том, что жив, тем не менее, обретаюсь хотя и в крохотном, но – в Раю.

Так что, стало быть, не все ветры, кружащие нас по свету, одинаково беспощадны.

И для разуверившихся добавлю: все-таки Он подчас вправду к нам милостив – ТОТ, КТО НАСЫЛАЕТ НА НАС ЭТИ ВЕТРА.

К Натали я побежал чуть не сразу по прибытии, даже не отобедав дома и оставив своих друзей на удивленную такой моей спешкой матушку.

— Как ты могла?! Натали, как ты могла?! — с этими словами я ворвался к ней.

Она встретила меня со слезами:

— Бедный Диди!.. Мне так тебя жаль!.. Но мы ведь с тобой даже не помолвлены, поэтому… Так уж бывает, мой бедный Диди… Сердцу не прикажешь… Это жестоко, я знаю… Но когда по-настоящему полюбишь…

Господи, да она, похоже, в самом деле любила его!

— Этого старика?! — воскликнул я.

— Какой же он старик? — удивилась она. — Мой покойный отец женился на моей матушке, будучи на тридцать лет старше ее. А у нас разница всего в двадцать. Тебе он кажется стариком, потому что ты сам слишком юн. Посмотри на себя в зеркало – ты еще почти мальчик…

Я почти не слышал ее.

— Этого сумасшедшего! Этого безбожника! — восклицал, не отдавая себе отчета в собственных словах.

Натали перестала плакать.

— Он вовсе не сумасшедший, — теперь уже строго сказала она, — и ты это лучше других знаешь. Напротив – он очень умен. Я всегда мечтала, чтобы кто-то такой же умный был рядом… И вовсе он не безбожник – не повторяй слова своей тетушки. Уж тебе-то известно, что он все делает с согласия самого Его Святейшества.

— Но он… Он – кюре! К тому же он женат!

Теперь Натали была уже почти спокойна и втолковывала мне, как маленькому:

— В тебе злоба говорит, Диди. Злоба и обида. Так тоже поступают только маленькие. Ведь знаешь, он рассказывал тебе – что в редких случаях Святая Церковь допускает такое. Может быть, нынче этот случай даже единственный, — но ведь разрешили, разрешили же ему! Сам папа разрешил! Или тебе даже папа не указ?

— Что ты делаешь, Натали?! — почти взмолился я. — Что скажут в деревне!

— Пускай говорят, что хотят, — спокойно сказала она. — Знаешь, Диди, когда любишь по-настоящему, о таком не думаешь вовсе. Почему я должна слушать таких, как твоя тетушка, а не свое сердце?

Это была совсем другая, очень вдруг повзрослевшая Натали, а не та, что стояла тогда, под луной. Но я оставался все тем же мальчишкой, хотя в тот миг, подобно любому мальчишке, возомнившем себя мужчиной, ни в какую не желал признаваться себе в этом, и выпалил все с той же мальчишеской страстью:

— Но от него… Неужели ты не замечаешь? От него же – пахнет!

— Чем? — снова удивилась она.

Я смешался:

— Не знаю… Землей, по-моему… Или не землей?.. Но – как на кладбище…

Наконец она, кажется, рассердилась, хотя и сдерживала себя:

— Не фантазируй, Диди. Придумаешь, тоже! Ничем, кроме хорошего одеколона от него не пахнет.

Что же, мне, интересно, примерещилось?..

И тут я почувствовал то, чего не заметил в первый миг, ворвавшись к ней в дом. От моей… нет, не от моей уже, от этой вдруг ставшей далекой Натали тоже исходил запах. Не такой сильный, как от преподобного, но это, без сомнения, был точь-в-точь тот же самый запах – кладбищенской земли или чего другого, не поймешь, — но тот же запах, я никак не мог ошибиться!.. Конечно, он был слабее, чем тот, что источал сам отец Беренжер, но запах был!

И вот под действием этого запаха я в какой-то миг испытал внезапно отторжение от нее. Да, то была совсем другая Натали, не та, по которой я рыдал, зарывшись в подушку, не та, к которой мчался на поезде в Ренн-лё-Шато. То была Натали, уже пахнущая отцом Беренжером. А та, моя прежняя Натали так и осталась в невозвратном далеке, в той летней ночи под луной.

Такой и останется для меня. Но, увы, ее больше нет, от нее – лишь память. Нет, моя Натали, та Натали – она не могла бы стоять во время венчания перед рогатой тенью Асмодея! И не смогла бы потом, даже много лет спустя, кабаньей картечью впрах разносить головы тварям в зверинце! И уж, во всяком случае, так пахнуть от нее, точно, никогда бы не могло!..

А любил ли я эту, столь изменившуюся Натали?.. Право, я уже и не знал…

Между тем запах вдруг несколько усилился.

— Кажется, преподобный сейчас пожалует, — пожалуй, обращаясь не к Натали, а к самому себе, проговорил я.

— Как! — воскликнула она. — Ты тоже чувствуешь?.. Знаешь, я тоже это чувствую всегда, сама не пойму, как это у меня выходит.

Да по запаху, по запаху, Натали, неужто не понимаешь – по запаху!

Однако на сей раз я этого ей не стал говорить. Все было сказано – и ничего не сказано. Все между нами было понято – и ничего не понято. Кроме одного: передо мной другая, совсем другая Натали, с которой я не могу говорить, как говорил с тою, прежней.

И вправду, через минуту дверь открылась – то вошел отец Беренжер. Почему-то на сей раз он, соблюдая благопристойность, был в обычном священническом облачении. Ах, в этом, в этом ли одном заключается благопристойность для кюре, святой отец?!..

Он вошел – и, Боже, какой радостью заискрились в этот миг зеленые глаза Натали.

А я, ненавидевший его там, в Ретеле, и ненавидевший всю дорогу, и ненавидевший, когда только явился в дом к Натали, уже толком не знал, ненавижу ли я его и теперь в самом деле.

— Диди, ты? — спросил он.

Я промолчал.

— Кстати, спасибо тебе за Натали, — сказал преподобный.

С полным непониманием я посмотрел на него.

— Я имею в виду те четыреста франков, что ты ей одолжил, — объяснил он. — Они так нужны ей были в тот момент, ты ее просто спас. Поступил, как настоящий друг… Я, безусловно, тебе их нынче же верну…