Читать книгу - "Теория бобра - Антти Туомайнен"

— Знаешь, — говорит она, — я как чувствовала, что ты с этим разберешься.

Конечно, слова Лауры звучат для меня лестно, хотя я не чувствую за собой никакой заслуги, о чем совершенно искренне ей и говорю:

— Это все твое творчество. Его воздействие.

Лаура улыбается. В ее глазах появляется влажный блеск, и они становятся похожи на зеленовато-серые драгоценные камешки.

— Никто никогда не говорил мне такого.

— Просто до меня ты не общалась со страховыми математиками, — отвечаю я.

Лаура качает головой и улыбается:

— Нет, я уверена, дело не в этом.

У нее необычный голос. Я не совсем понимаю, что она имеет в виду, но сейчас это неважно. Ее губы касаются моих. Что-то происходит и со мной.

— Мне кажется, — продолжает Лаура, — что мы хорошая пара.

— Мне тоже так кажется, — отвечаю я, и в моих словах больше уверенности, чем когда бы то ни было.

Ночью мы занимаемся тем, чем могут заниматься взрослые люди, а потом я засыпаю как убитый.

Мне снятся сны, осмысленные и логичные.

Я снова страховой математик.

14

«Допустим, — размышляю я утром, когда в половине восьмого готовлю завтрак Туули, — мои проблемы серьезнее, чем я думал раньше, и для их решения требуется больше ресурсов, но, по крайней мере, я могу начать все с чистого листа, полностью отбросив предыдущую версию».

Протягиваю Туули пакет молока, чтобы она сама налила его себе в хлопья, самостоятельно отрегулировав в тарелке нужное количество: грань между допустимым и неприемлемым так тонка, что ее не определить даже при помощи гидроуровня. А ведь в других обстоятельствах я, возможно, этого так и не осознал бы.

Работа Лауры помогла мне перезагрузить мозг, очистить его от застрявших в нем установок. И позволила не только отказаться от ошибочной версии расследования, но и пересмотреть свои расчеты, по-новому взглянув на мелкие, вплоть до десятичных долей, детали.

Делаю себе бутерброд с сыром и ломтиками помидора, беру чашку дымящегося чая и сажусь за стол напротив Туули.

Я ничего не понимаю в искусстве, но искусство, похоже, понимает меня. Искусство дает мне защиту и уносит в такие дали, откуда передо мной открывается новая перспектива и я получаю возможность двигаться вперед. И хотя спасение отчаявшихся страховых математиков и одновременно владельцев парков приключений, запутавшихся в несостоятельных версиях преступления, и не является целью искусства, оно удивительным образом справляется и с этим.

Было бы преувеличением сказать, что у меня появились новые версии или родились новые планы. Или даже так: новая версия или новый план. Нет. Но это не имеет значения. У меня теперь есть кое-что получше, то, чего не было раньше, — и возможно, в этом заключается самый важный итог вчерашнего дня. Я получил своего рода секретное оружие.

Я обрел способность менять устоявшееся мнение.

Мы с Туули выходим из дома. Утро холодное и темное. Я обещал проводить ее в школу. Дело не в том, что Туули подстерегают опасности, и, разумеется, она прекрасно знает дорогу. Дело в лыжах и лыжных палках, которые я несу в руках. Сегодня у Туули урок физкультуры, и они с классом отправляются на лыжную прогулку в лес рядом со школой. Туули ждет этого с нетерпением.

По пути мы обсуждаем общие вопросы лыжного спорта: какими мазями смазывать лыжи, как распределять силы во время гонки — и вспоминаем имена олимпийских чемпионов. Туули явно знает о лыжах гораздо больше меня. Еще меня поражает ее способность перескакивать в разговоре с темы на тему: она ухитряется рассуждать одновременно о двух-трех сюжетах и при этом еще задавать вопросы. Не то чтобы это меня раздражало. Просто я представлял себе семейную жизнь несколько иначе.

Мы бодро шагаем по морозцу и добираемся до школы за десять минут до звонка. Туули выхватывает у меня из рук лыжи и палки и говорит спасибо. Я отвечаю, что был рад пройтись с ней, а наша беседа о лыжах показалась мне очень информативной, но Туули меня не слышит — она уже успела убежать на несколько метров вперед. Полагаю, не последнюю роль в способности вот так молниеносно исчезать сыграла наследственность.

Я направляюсь к станции метро «Сийлитие».

Через несколько минут кто-то окликает меня по имени. Я оборачиваюсь, но никого не вижу. Тогда я начинаю оглядываться по сторонам, и замечаю на тротуаре за заснеженными елями пуховик цвета яичного желтка, владелец которого вскоре меня догоняет. Это Сами, и дальше мы идем вместе.

— Что-то давно тебя не видел, — говорит он. — Все в порядке?

Я смотрю на Сами. У него большая голова и пухлые красные щеки; на лице — улыбка. От мороза изо рта у Сами идет пар.

— Все в порядке, — говорю я.

— Отлично. Ты ответил Танели?

Разумеется, я понимаю, что Сами имеет в виду. Как можно деликатнее я старался уклониться от участия в работе группы по организации поездки в Париж и с особым тщанием избегал обсуждения предстоящей школьной ярмарки. Все решилось очень быстро — аренда помещения, распределение обязанностей между родителями, реклама в соцсетях. Я по-прежнему с трудом представляю себе, кому еще, кроме самих себя, мы будем продавать собственноручно изготовленные торты и булочки. Но отвертеться от этого мероприятия уже невозможно.

— Еще нет, но как раз собирался…

— Отлично, — не дает мне закончить Сами, но не потому, что восхищен или особенно впечатлен моим ответом; просто он использует слово «отлично» как междометие. — И кстати вот еще. Мы устраиваем мальчишник у Туукки. Ну, то есть плюс к тому, что каждый сам готовит к ярмарке. Встретимся у Туукки, пообщаемся, испечем что-нибудь, и вообще… Я сообщу тебе время, точный адрес и код подъезда.

— Это….

— Отлично, отлично. Ладно, мне действительно пора, — говорит Сами, как будто я его держу. — У меня экзамен на носу. Культурная антропология — это тебе не какое-нибудь бла-бла-бла, вроде твоей страховой математики. Тут мозги нужны.

На общественном транспорте добираюсь до Итякескуса, делаю пересадку и продолжаю свой путь в парк «Заходи, здесь весело!». По дороге пытаюсь, подражая Сами, проявить креативность. Неважно, что Сами ничего не смыслит в страховой