Читать книгу - "Красная Волчица - Лиза Марклунд"

— Его здесь нет, должно быть, я все же его выбросила.

— Может быть, вы бросили его в какое-то другое место? — спросила Анника.

Женщина поставила ведро на место и уточнила:

— Почему вы думаете, что это так важно?

— Я не знаю пока, важно ли это, — сказала Анника. — Что там было написано?

— Не помню толком. Что-то о крестьянском восстании. Мне кажется, что это от АРФ.

— Массовая рассылка, распечатка?

— Нет. Письмо написано от руки.

— Думайте. Не могли вы бросить его куда-то еще?

— В таком случае оно в камине. — Гуннель протянула руку в сторону двери.

В два шага Анника оказалась возле камина. В нем лежало несколько скомканных листов бумаги. По крайней мере два из них были многоцветными рекламными листками с предложениями от местных магазинов. Анника вытащила из корзины, стоявшей у камина, полено и попыталась подцепить бумагу.

Подошла Гуннель и протянула руку к листкам.

— Да, должно быть, это оно. Я часто кладу бумаги в камин. Это такая хорошая растопка.

— Подождите, — велела Анника. — У вас есть перчатки?

Гуннель задержала руку, удивленно воззрилась на Аннику и ушла в прихожую. Анника наклонилась и принялась внимательно рассматривать мятые бумажные шарики. Три были из глянцевой бумаги, один зеленый с черным печатным текстом, а пятый — был разлинованный листок, вырванный из блокнота.

— Возьмите вон тот, — сказала Анника и показала Гуннель на линованный листок.

Та наклонилась, со стоном ухватила мятый листок. Потом встала и расправила его на ладони.

— Да, — сказала она. — Это то самое письмо.

Анника встала за плечом Гуннель, и та принялась медленно вслух читать письмо без подписи.

— Переживающее ныне свой взлет крестьянское освободительное движение — это величайшее событие, — читала Гуннель таким тоном, словно не верила своим глазам. — Пройдет очень мало времени, и сотни миллионов крестьян из центральных, южных и северных провинций Китая соберутся в единый кулак и двинутся в наступление могучей волной, ураганом — с такой силой и мощью, что ни одна враждебная сила, как бы мощна она ни была, не сможет остановить этот натиск.

Гуннель опустила письмо:

— И что это значит?

Анника неуверенно качнула головой.

— Не знаю, — сказала она. — Вы не сохранили конверт?

— Он наверняка лежит там же, в камине.

Они порылись под рекламными буклетами и нашли его, обычный шведский конверт с почтовой маркой, на которой был изображен хоккеист. Письмо адресовано семье Сандстрем, отправлено из Упсалы днем раньше.

— Вы не положите письмо на стол, чтобы я смогла его скопировать?

В глазах Гуннель промелькнул испуг.

— Зачем? Вы думаете, что это опасное письмо?

Анника посмотрела на женщину, на ее седые пряди, на пухлые щеки, на вязаную колючую кофту, на согбенную спину, и ее пронзило острое чувство сострадания.

— Нет, — ответила она и попыталась улыбнуться. — Я так не считаю, но думаю, что вам все же надо рассказать об этом письме полиции.

Анника скопировала письмо, лежавшее на кухонном столе. Буквы были мелкие, ровные и круглые, слова симметрично расположены на странице. Каждая строка отделялась от другой широким интервалом для большей разборчивости. Край листка был зубчатым, и Анника поняла, что его вырвали из блокнота. Она хотела было потрогать уголок, чтобы оценить качество бумаги, но потом передумала.

— Вы хотите что-то написать о Курте в газете? — спросила Гуннель Сандстрем, встав рядом с Анникой.

— Не знаю, — ответила та, — может быть. Если да, то я обязательно позвоню перед выходом номера.

Она подала женщине руку.

— Есть ли люди, которые готовы протянуть вам руку? — спросила она.

Гуннель кивнула:

— У нас есть сын и две дочери. Они приедут сегодня ко мне вместе с семьями.

Анника почувствовала, как кухня закружилась у нее перед глазами. Здесь было все: взаимная привязанность, передающаяся из поколения в поколение, любовь, не умирающая сотни лет.

Люди не должны отказываться от своих корней, подумала она. Наше стремление к развитию может уничтожить естественную природную силу, которая сделала нас любящими существами.

— У вас все будет хорошо, — сказала она, удивляясь собственной уверенности.

Гуннель Сандстрем посмотрела на Аннику. Ее глаза были пусты, в них не хватало чего-то очень важного, существенного.

— Мне тоже нужна справедливость, — сказала она.

Гуннель вдруг отвернулась, вышла из зала и поднялась по скрипучей лестнице на второй этаж.

Анника быстро натянула куртку и нерешительно по — дошла к лестнице.

— Спасибо, — негромко поблагодарила она.

Ответа не последовало.

Берит Хамрин встретилась с Аннике у каптерки охранников на лифтовой площадке.

— Не хочешь пойти поесть? — поинтересовалась она.

Анника положила на стол ключи от машины и взглянула на часы:

— Не сегодня. Мне надо просмотреть массу материала, а потом забрать детей. Ты сейчас упадешь в голодный обморок или до этого успеешь посмотреть одну вещь?

Берит театрально вскинула глаза к небу.

— Упаду в обморок, — сказала она. — А что?

— Пошли, — сказала Анника и бросилась в свою комнату, не обращая внимания на ужимки коллеги.

Она пристроила куртку на привычное место в углу, вывалила содержимое сумки на край стола и выудила из кучи блокнот. Пролистав его с последней страницы, обежала стол, заглянула в ящик и вытащила оттуда другой блокнот.

— Почитай вот это, — сказала она Берит и протянула ей две страницы своих черновиков.

Берит взяла блокнот и вслух прочитала первые строчки.

— Переживающее ныне свой взлет крестьянское освободительное движение — это величайшее событие, — громко произнесла коллега и опустила листочки. — Это же классика.

— То есть? — спросила Анника, напрягшись как пружина, а Берит, не сводя с нее глаз, продекламировала дальше:

— Пройдет очень мало времени, и сотни миллионов крестьян из центральных, южных и северных провинций Китая соберутся в единый кулак и двинутся в наступление могучей волной, ураганом — с такой силой и мощью, что ни одна враждебная сила, как бы мощна она ни была, не сможет остановить этот натиск.

Анника почувствовала, что у нее отвисла челюсть, и безмолвно уставилась на коллегу.

— Доклад по поводу крестьянского восстания в Хунани, — сказала Берит. — Написано в 1949 году, если мне не изменяет память. Одна из классических цитат Мао Цзэдуна. Ее все знали наизусть.