Читать книгу - "Искатель, 1996 №6 - Виктор Алексеевич Пронин"

совсем рядом. Но ощущение смертельного риска его лишь подстегнуло. Темная волна неуправляемого гнева в его душе поднималась, вот-вот могла достигнуть глаз и тогда уже Пафнутьеву никак не удалось бы скрыть злость и ненависть. — Так как же зовут главного героя вашего уголовного дела?

— Его зовут Анатолий Матвеевич Бевзлин.

— Ответ правильный. Честный. Мужественный. Одобряю. Приветствую. Ваш ответ нравится мне еще и тем, что он подтверждает правоту моих слов, произнесенных несколько минут назад.

— Что же за слова такие? Я чегой-то и не уловил в ваших словах какого-никакого смысла, — Пафнутьев растерянно моргал глазами.

— Я сказал, что вам придется поехать с нами, — Бевзлин оглянулся на телохранителей, и все они сделали еще по шагу к Пафнутьеву.

И тот спохватился, понял, что надо выигрывать время, только время сейчас может его спасти. В коридоре прокуратуры никто не остановит этих амбалов и выведут они его легко и просто, усадят в машину быстро и ловко и увезут, ведь увезут, и никто не сможет им помешать. И кто знает, может быть, сжалятся и подбросят куража ради его правую руку или левое ухо…

— Вы мне так и не сказали, чем вас обидел мой водитель? — спросил Пафнутьев. — Машина — ладно… Может быть, он машину обидел? Выгрести из нее говно и снова можно ездить, а? — это был удар, это было оскорбление, но Пафнутьев уже не мог себя сдерживать, он уже не отвечал за свои слова. И где-то в самой глубине сознания брезжило понимание — он правильно себя ведет. Ни в чем, даже в самом малом нельзя сейчас уступать. Он в своем кабинете, за своим столом, а перед ним сидит разоблаченный бандит. Как он ни крут, как ни силен, но жилки в его поганом нутре дрожат, поскольку понимает, что находится в кабинете начальника следственного отдела.

— Он нанес мне и личное оскорбление, — подавив истерику, ответил Бевзлин. — Он меня ударил.

— По морде? — спросил Пафнутьев. — Ох, простите, по физиономии?

— Можно и так сказать.

— Надо же, какой пакостник, — огорченно покачал головой Пафнутьев. — А меня он заверил, что всего лишь наделал вам в штаны… — сочувственно произнес Пафнутьев.

— Оставим это, — Бевзлин поднялся.

— А где это происходило? Неужели он все это проделал публично? Неужели люди видели, как он наделал вам в штаны? — это тоже был удар, и Пафнутьев прекрасно это сознавал.

— Я понял вас, Павел Николаевич, — сказал Бевзлин. — Исправить вас может только могила.

— Совершенно с вами согласен! — широко улыбнулся Пафнутьев. — Могила она такая, она хоть кого исправит, хоть кому мозги выправит.

— Вы мужественный человек, Павел Николаевич, — сказал Бевзлин, запихивая в черный конверт фотографии, собранные со стола документы, договоры. Он оглянулся на телохранителей, и те вплотную подошли к Пафнутьеву. — Только без глупостей, ладно? — попросил Бевзлин. — Вы должны меня понять… Не могу же я отвечать на оскорбление какому-то водителю… А ответить должен. Кроме того, мне не нравится ваша деятельность по сбору этих вот бумажек, — он повертел в руке черный конверт.

И в этот момент произошло нечто совершенно неожиданное, что не вписывалось ни в зловещие планы Бевзлина, ни в отчаянные надежды Пафнутьева. В разговоре все забыли о распростертом на полу Худолее. А тот потихоньку пришел в себя, но виду не подал, на это у прожженного выпивохи хватило и хитрости, и осторожности. Сквозь прищуренные веки он внимательно наблюдал за происходящим и слышал, впитывал каждое произнесенное слово. Когда напряжение достигло высшей точки, Худолей вскочил на свои не больно крепкие ноги и заорал так, как не орал никогда в жизни и, наверное, уже не заорет. Это был визг, вой ужаса и безнадежности, вопль отчаяния и самоотверженности, в этом крике при желании можно было даже расслышать предсмертный хрип умирающего человека.

Секунду-другую все пребывали в каком-то оцепенении, но и этого времени хватило Худолею. Он рванулся к двери, на ходу выхватил у Бевзлина, из его куражливо протянутой руки черный пакет, всем телом, как на амбразуру, упал на дверь, распахнул ее и, не прекращая кричать, завывать и всхлипывать, понесся по коридору, заставляя распахиваться все двери, люди бежали по лестницам, спешно покидали кабинеты и туалеты. На своих чудесным образом окрепших ногах Худолей пронесся полыхающей шутихой по коридору, опять же всем телом ткнулся в дверь своей каморки, распахнул ее, проскользнул вовнутрь и набросил жиденький крючочек из гвоздика, полагая в последней надежде, что этот крючочек его спасет.

Воспользовавшись секундной растерянностью своих гостей, Пафнутьев вскочил и не в состоянии сделать ничего другого, поскольку был плотно сжат телохранителями Бевзлина, захватил нижний край своего стола и, приподняв его, бросил на середину кабинета. И тут же без роздыха, без размаха со всей вдруг пробудившейся в нем силой двинул кулаком в подвернувшийся подбородок одного из амбалов. Тот рухнул, рухнул тут же. Это был сильнейший нокаут. Амбал, ворочая мутными глазами, попытался было приподняться, но не смог и снова опрокинулся на пол.

— Уходим, — сказал Бевзлин и, не оглядываясь, шагнул к двери — легкий, стремительный, в развевающемся плаще и с выражением полнейшей невозмутимости на лице. Два амбала, подхватив под руки своего незадачливого товарища, поволокли его в дверь, по коридору, во двор, запихнули в уже распахнутую дверцу серого мерседеса. Тот рванул с места, выехал со двора, влился в поток машин и исчез, растворился, пропал.

Пафнутьев вздохнул, потер ладонями лицо, оглянулся. И только тогда увидел на полу у двери свой пистолет. То ли он выпал в суматохе из кармана амбала, то ли он его выбросил. Пафнутьев подошел, наклонился, чтобы поднять пистолет, но отчаянный крик остановил его.

— Не прикасаться!

Пафнутьев с недоумением обернулся — неужели опять вернулся Бевзлин со своей бандой? Но нет — в дверях стоял Худолей. Глаза его были безумны, он пошатывался, в руках вздрагивал фотоаппарат. Видимо, эксперт еще надеялся застать здесь гостей и сфотографировать их. Это было уже легкое помешательство, нормальный человек не должен был так поступать.

— Почему? — распрямился Пафнутьев.

— А отпечатки?!

Да, что-то чисто профессиональное сработало в Худолее, и он успел остановить Пафнутьева, когда тот наклонился к пистолету — он мог стереть отпечатки пальцев Бевзлина, который подержал в руках пистолет, вертел его перед глазами, наслаждаясь собственным могуществом. Худолей еще раз доказал, что не тронулся умом, что самое важное, что в нем было, осталось в целости и сохранности.

— Тоже верно, — согласился Пафнутьев, и не в силах противиться усталости, которая вдруг непреодолимой тяжестью навалилась на него, опустился в кресло.

Худолей пробежался по кабинету, сфотографировал Пафнутьева, бессиленно[1] сидевшего в кресле, пистолет на полу,