Читать книгу - "Смерть на брудершафт - Борис Акунин"

В перерыве Алеша сидел в маленьком, отгороженном шторами закутке позади сцены и пил теплый «цаубертренк» — старинный оперный эликсир для размягчения и укрепления голосовых связок: красное вино со сливками.

Из зала доносилось пение Булошникова, заполнявшего паузу. Высокий, разудалый голос выводил:

Очаровательные глазки,

Очаровали вы меня!

В вас много жизни, много ласки,

В вас много страсти и огня.

Время от времени на сцене начинался род землетрясения — это «Василиса», подбоченясь, пускалась в пляс. Судя по поощрительным возгласам, определенная часть аудитории не осталась равнодушной к монументальной красоте русской Венеры.

Концертмейстер отчаянно колотил по клавишам, частенько попадая не на ту, на какую следовало. Штабс-ротмистр беспокоился за Лютикова и Никашидзе, что сказывалось на качестве аккомпанемента.

А вот унтер-офицер Романов, увы, думал не о задании Отечества. Честно пытался пробудить в себе чувство долга — не получалось. Хотелось лишь одного: подкрасться к занавесу и подглядеть за Кларой. Что она? Неужели снова кокетничает со своим Д'Арборио?

Алеша посмотрел в зеркало на свое разгоряченное лицо, поправил прическу, пригладил светлый, не успевший как следует отрасти ус.

И вдруг пред ним предстало волшебное видение.

Штора качнулась, в каморку проскользнула мадемуазель Нинетти, в своей газовой накидке похожая на фею, порождение прозрачного эфира.

Не зная, верить ли глазам, Романов обмер.

Нет, это происходило наяву!

Она подошла сзади и глядя через зеркало ему в глаза, воскликнула с очаровательным акцентом:

— Ах, как вы пели!

— Вы знаете по-русски? — только и нашелся пролепетать потрясенный Алеша.

Картинка 12

— Я романка… румынка, да? Когда девочка, немножко жила в Кишинеу. Нинетти — мое еденное имя, да?

Он поправил:

— Сценическое…

Надо бы обернуться, но Алешу сковал иррациональный страх: вдруг, если он хоть на мгновение отведет взгляд, она исчезнет? Так и смотрел на нее в зеркало.

Из-под невесомой ткани выпросталась голая рука и потянулась к его виску. Она была тонкая и совсем белая, будто луч лунного света. Длинные рубиновые ногти показались Романову похожими на капли вина. Когда пальцы дотронулись до его кожи, он вздрогнул от неожиданности — такими они оказались горячими.

Она не из воздуха! Она из плоти и крови!

Затрепетав, он быстро повернулся и вскочил.

Схватил ее кисть, стал целовать, бормоча что-то невнятное:

— Я… Вы… Мы… Может быть, мы могли бы…

Женщина, несмотря на скудное знание русского, была куда красноречивей. Отдернув руку, она сказала:

— Молчи. Слова не надо. Глаза достаточно. Я видела, ты видел. Конечно, мы могли бы. О, мы очень-очень могли бы! Но теперь нельзя. Совсем нельзя. Мне ужасно жалко…

Она приподнялась на цыпочки и, не идя в объятья, легонько, всего на секунду припала к его рту своими горячими губами.

С Симочкой студент целовался куда обстоятельней, не говоря уж о дачных эскападах с деревенскими простушками. Но то было совсем другое. Можно ли сравнить горение свечки с сиянием солнца?

Ослепленный и обожженный, Алеша все телом подался к ней.

— Что нельзя? Почему нельзя?!

Клара быстро отступила вбок и приложила палец к губам.

— Алексей Парисович! На выход! — донесся голос Козловского.

Чтобы князь не вошел, Алеша сам бросился к шторе.

— Сейчас! Секунду!

Когда же обернулся, женщины в каморке не было. Она исчезла в одно мгновение, совершенно бесшумно. В углу чуть покачивалась бархатная портьера.