Читать книгу - "Убийство к ужину - Михаэль Кобр"

— Однако нашли странным, что Лутценберг не спланировал заранее поездку на длительный срок, как делал обычно, — подвел итог Хефеле.

В заключение Клуфтингер дал слово экспертам, которые занимались изъятыми у Андреаса Лутценберга личными вещами. Вот тут обнаружилась целая куча новостей: не только фотоальбом стал сюрпризом, но и вся телефонная книжка Лутценберга оказалась испещрена всякими сведениями о Вахтере. Тут обнаружились все его адреса, все номера телефонов и даже реквизиты банковских счетов.

С персональным компьютером Лутценберга еще работали, зато проверили телефонные счета и выяснилось: за последние недели он беспрерывно звонил Вахтеру домой. По вечерам. То же продолжалось и в последующий период, счета за который еще не выписаны.

Клуфтингер, не пускаясь в комментарии, поблагодарил всех за проделанную работу, определил каждой группе фронт работ на завтра, напомнил о подробном отчете о профессиональной деятельности Вахтера, который он ждет к утру, и пожелал всем «спокойной ночи». Все устали, он тоже.

Внезапно, к вящему разочарованию присутствующих, слово взял Лоденбахер.

Из его, как всегда, невнятной речи вдруг выплыло, что руководитель управления полиции Кемптен (Верхний Альгой) «д’вольнуспех’ми в продвижении р’сследования». Похвалы не ожидал никто. А дальше еще лучше: «как всегда», их усилия будут «приньты в р’счет», все сверхурочные часы будут оплачены «п’ стыпроцентной ставке», об этом он позаботится сам, и они «мог’т п’ложиться» на его слово. Напутствием «Доброго п’ти, дамы и господа» Лоденбахер закончил так же внезапно, как начал.

Оставшись с комиссаром наедине, начальник попросил и дальше держать его в курсе, напомнив о приоритетности этого дела. Клуфтингер отвечал немногословно. В конце концов, он весь день на ногах, не считая короткого сна в кабинете. А Лоденбахер определенно успел наведаться домой и даже насладиться вкусным ужином, приготовленным женой, и только потом заглянул на совещание.

На выходе Клуфтингер помахал на прощание своим ближайшим помощникам, тоже покидавшим здание президиума, и голод погнал его домой.

Клуфтингер поставил машину в гараж, забрал с сиденья забытый вчера кусок пармезана, а папку с бумагами, взятыми домой для проработки, благоразумно оставил в багажнике возле барабана. Переступив порог, он уже открыл рот, чтобы крикнуть жене «Привет!», как вдруг до него дошло: ее нет. Вечернее приветствие давным-давно вошло ему в плоть и кровь и произносилось бездумно. Помнится, когда сын изучал психологию, он нашел такому поведению какие-то обоснования и выразил их в заумных терминах.

В пустую кухню он тоже направился по привычке, по пути передумал и спустился в подвал. Из морозильника он вынул пластиковый контейнер, в котором, судя по надписи, сделанной рукой жены, лежал полуфабрикат любимых клецек с сыром. Может быть, ритуал трапезы с клецками по-швабски внесет немного размеренности в сегодняшний суматошный день.

Поставив терморегулятор на двести пятьдесят градусов, он выложил клецки в огнеупорную форму, которую жена для этих целей выставила ему перед отъездом, сунул ее в плиту и пошел справлять нужду — это уже требовалось безотлагательно после стольких выпитых сегодня чашек чая и кофе. Очки при этом он мстительно «забыл» на кухне, чего не проделывал с тех пор, как женился.

Между тем голод все настойчивее давал о себе знать. Он был уже нестерпимым, и Клуфтингер решил не дожидаться, пока разогреются драгоценные клецки. Выяснилось, дело не идет быстрее от того, что он торчит перед духовкой на корточках, заглядывает через стекло или поминутно открывает дверцу и тычет в них костяшкой пальца, желая проверить температуру. Он обратился к пармезану: развернул вощеную бумагу и взялся за нож. Лезвие с трудом взрезало твердый сыр, на котором уже выкристаллизовалась соль. Клуфтингер не ожидал ничего хорошего от консистенции столь восхваляемого продукта. Но попробовать стоило. С куском хлеба он по крайней мере утолит первый голод. В хлебнице обнаружились только зачерствевшие булочки. Он сходил в кладовую и взял из запасов упаковку хрустящих хлебцев.

Аккуратно уложив сыр на хлебец, откусил. Вкус сыра не представлял собой ничего особенного — слишком сухой, с твердыми комочками, к тому же не в меру соленый. Разве что с пивом? Он вынул из холодильника бутылку и налил себе в кружку.

И чего этим болванам не хватает? В Альгое варят такой великолепный сыр! Так нет, надо подражать итальянцам с их старыми крупянистыми сортами. К их макаронным изделиям — еще куда ни шло, или как приправа. Но для еды? На его взгляд, все эти руккола, латте макиато, бальзамический уксус — лишь дань моде, когда люди хотят пустить пыль в глаза и выглядеть открытыми миру и толерантными интернациональной кухне. Его жена тоже начала таскать домой всю эту тосканскую дрянь, с которой его воротило. Взять эти грассини, которые она выставляет на стол с тех пор, как стала закупаться во вновь открытой итальянской зеленной лавке. Сухие, совершенно безвкусные хлебные палки. А Эрика все ахала: мол, прекрасно идут и к салатам, и к вину. К вину… Его передернуло от воспоминаний об этих чертовых визитах ее знакомых, когда она изо всех сил старалась показать себя гурманом и знатоком разных национальных кухонь. Он тогда только проворчал, чтобы она в следующий раз подавала обычные тоненькие, хрустящие соленые палочки, и она поняла — ее очередной кулинарный эксперимент потерпел крах.

Наконец, в предвкушении подлинного наслаждения, Клуфтингер пошел к плите. Пока он тестировал пармезан и размышлял о преимуществах отечественной продукции, клецки подошли. Сыр уже шипел и пузырился по краям кастрюльки. Истекая слюной, Клуфтингер поспешил открыть духовку, схватил стеклянную кастрюльку за ручки, и… и на какие-то секунды душа покинула тело, созерцая его со стороны. Как в замедленной съемке, прозрачная емкость выскользнула из рук и вернулась на решетку. Дальше все оказалось похоже на отсрочку действия, которую он когда-то с удивлением замечал за малышами: если с ними что-либо случалось, проходило несколько мгновений, прежде чем они начинали плакать. И за эти мгновения можно было наблюдать воочию, как они сначала осознают случившееся, потом ощущают или не ощущают боль и только затем пускаются в рев, чтобы привлечь к себе внимание. Клуфтингер уже вырос, и тем не менее он взвыл не своим голосом, когда обжег пальцы.

— А-а-а-у-у, ч-чертова перечница, чтоб тебя!..

Он бросился к крану и пустил холодную воду. Все равно завтра рука еще будет саднить, уж будьте уверены. Чертова печка разогрелась до двухсот пятидесяти градусов! Он посмотрел на подушечки пальцев — они казались гладкими, без папиллярных узоров.

И никого рядом, на кого можно было бы переложить вину. Вообще никого, кому он бы мог жаловаться весь оставшийся вечер на нестерпимую боль и приставать с допросом: второй или третьей степени у него ожог?

— Черт бы всех побрал с вашими Майорками! — выругался он еще раз и вроде почувствовал облегчение.

Он таки вспомнил о прихватках и осторожно вынул кастрюльку на стол. Блюдо за это время подпортилось: сверху подсохло и местами даже подгорело, а снизу превратилось в подобие каши, это он определил, накладывая порцию в тарелку. Такое он не слишком жаловал.