Читать книгу - "Алая карта - Буало-Нарсежак"

Теперь остался только Рауль. Как осторожно и почтительно он разгибает и массирует ее искалеченные пальцы! «Вам не больно? Скажите, если что-то будет не так…» Рауль обращается с пальцами Жюли, как с бесценными экспонатами художественной коллекции, ведь они «прикасались» к Баху и Моцарту. Жюли решила завещать ему — о, у нее мало что осталось! — свои часы, подарок Поля Геру, великого, но, увы, забытого дирижера. Она вечно опаздывала на репетиции, и бедняга ужасно раздражался…

Прочь, воспоминания! Жюли смотрит на свое отражение в зеркале. Ее не пугает состарившееся лицо, на котором живы только глаза, но и они постепенно выцветают, теряя природную голубизну. А вот Глория…

Почему, ну почему, скажите на милость, Глория так замечательно сохранилась? Почему на ее изящных руках с длинными пальцами нет ни одного омерзительного старческого пятна? Почему?.. Жюли зло улыбается своему отражению. У нее есть нечто, чего нет у Глории. Болезнь. Она может до смерти напугать сестру, только намекнув на опухоль.

Нет. Жюли никогда не пустит в ход это оружие. Она не раз использовала против Глории приемы, которых до сих пор стыдится. Она была доведена до крайности. Она защищалась. Музыка всегда жила в ее душе как истинная вера. Они с Глорией были жрицами Музыки. Безрассудная и Благонравная. Они часто не понимали друг друга, ссорились, переставали общаться, но служили одному божеству. А теперь…

Жюли не без труда закуривает сигарету. Рауль наверняка заметит и устроит сцену. Скажет: «Ну вот что, душенька, не перестанете хулиганить — я от вас откажусь!» Или начнет выяснять, с чего это вдруг она вернулась к пагубной привычке. Бог с ним, с Раулем, пусть себе ворчит и строит догадки! Она пересекает комнату, тяжело опираясь на палку. За стеной слышны шаги Клариссы. Она из тех везунчиков, которые передвигаются легко и быстро.

— Мадемуазель… Мадам Глория хочет с вами поговорить.

— Так пусть позвонит… Ее гостьи ушли?

— Только что.

— Ты знаешь, что ей нужно?

— Нет. Кажется, это насчет мсье Хольца.

— Можно подумать, ее когда-нибудь интересовало мое мнение, — фыркает Жюли. — Ладно, иду.

— Перчатки! Вы забыли надеть перчатки. Мадам Глория не любит смотреть на ваши руки.

— Да уж, не любит… Слишком много воспоминаний. Помоги мне.

Кларисса еще не старая женщина… ей лет пятьдесят, не больше… но она старается держаться незаметно и одежду всегда носит неопределенно-серого цвета, как монашенка. Впрочем, все это не важно, своей хозяйке она служит с истовой преданностью. Кларисса ловко надевает Жюли перчатки, отступает назад, расправляет складку на платье.

— Надеюсь, Глория была не слишком несносна?

— Умеренно. Произошла небольшая перепалка, из-за «Нормандии». Мадам Лавлассе заявила, что в каюте, которую они с родителями занимали во время путешествия, все тряслось и вибрировало, у нее даже зубной стаканчик разбился, и мадам Глория немедленно ее одернула. Слышали бы вы этот тон! Руки прочь от «Нормандии»!

— Могу себе представить! Воспоминания мадам неприкосновенны. Как и все ее прошлое. Она идиотка, и тут уж ничего не поделаешь, бедная моя Кларисса. Я буду ужинать у себя. Крутое яйцо. Салат. Помощь мне не понадобится. Можешь идти. До завтра.

Она пересекает вестибюль и входит в тон-ателье.

— Я здесь! — кричит из спальни Глория.

Жюли останавливается на пороге. Ох уж эта комната… Не комната — часовня. Недостает только свечей вокруг кровати! Рядом с утопающим в кружевах изголовьем в некоем подобии плетеной колыбели покоится «Страдивари».

— Я ее переставила, — говорит Глория, перехватив взгляд сестры. — Хочу защитить от любопытствующих. Здесь самое безопасное место.

Она касается колыбели, дотрагивается до струны, и та отзывается тихим низким голосом.

— Наверное, твой «младенчик» голоден, — с иронией в голосе замечает Жюли.

— Какой же дурой ты иногда себя выставляешь! — восклицает Глория. — Садись. Нет, подожди. Наклонись-ка. Так и знала — ты курила!

— И что с того?

— Ладно-ладно, поступай как знаешь. Об одном тебя прошу — не приноси сюда вульгарные запахи бистро… Ты уже прочла бюллетень?.. Не удосужилась. А между тем кое-что должно было бы тебя заинтересовать. Нам предлагают кандидатуру некоего Хольца, кажется, весьма достойный господин, вдовец, богатый, нестарый. Однако… Есть одно «но». Он собирается привезти с собой рояль. А мы ведь знаем, как ты относишься к этому инструменту, и ни в коем случае не хотим огорчать тебя. Итак, да или нет?

Жюли не решается сказать, что музыкальная «аллергия», как и все прочее, осталась в прошлой жизни.

— Надеюсь, он не собирается играть все дни напролет… — произносит она усталым тоном.

— Конечно, нет. Этот человек — любитель, но ты сможешь сама с ним поговорить — он приедет на выходные. Мне больно видеть твою неприкаянность, думаю, тебе не стоило изгонять музыку из своей жизни. Можно купить хорошую стереосистему…

— Прекрати…

Глория крутит кольца на пальцах, играет с браслетами. Годы пощадили ее красоту, о таких старушках говорят: «Ничто их не берет, разве что смерть!»

— Мсье Риво хотел бы получить ответ как можно скорее, — продолжает Глория. — Так мы сможем избежать докучливых посетителей. В «Приюте» сейчас продаются сразу две виллы, что не идет на пользу нашей репутации. Люди могут решить: «Там что-то не так!»

— Ладно, — прерывает разглагольствования сестры Жюли. — Я согласна. Предупреди Риво. Если совсем устану от дилетантского бренчания, заткну уши — на это у меня пальцев хватит. Мы закончили? Я могу быть свободна?

— Ты становишься злой… — Глория качает головой. — Плохо себя чувствуешь?

— Какая разница? — вздыхает Жюли. — Когда умирают такие старые перечницы, как мы с тобой, никто не говорит: «Они долго болели…» Эпитафия звучит короче: «Они угасли…»

— Говори о себе! — гневно вскрикивает Глория. — Я «угасну», когда сама того пожелаю. Убирайся!

В ее голосе звенят слезы.

— Не переигрывай, — сухо бросает Жюли. — Доброго тебе вечера.

Проходя мимо колыбели, она взмахивает рукой в перчатке и произносит нараспев: «Ути-пути-путенъки…»

В спину ей звучит возмущенно-обиженный возглас Глории:

— Я с тобой больше не разговариваю!