Читать книгу - "Простая душа - Вадим Бабенко"

«Посмотри на фасады, – говорил он Елизавете, – сохранились, не развалились, хоть никто не чинил сто лет. Представь себе – девятнадцатый век! Не изменилось ничто – и дышится легко, хоть все вокруг и гадят, не размышляя».

Лиза послушно вертела головой и втягивала носом воздух, пахнущий бензином так же, как и в Москве, а Царьков, не глядя на дорогу, уже показывал ей: – «Смотри, смотри – трущобы в глубине. Тут только зайди в любую подворотню – такого насмотришься, прямо фильм ужасов. Кое-где совсем разрушено – все уже украли и никого не дозовешься. Вообще, каждая пядь сиволдайской земли стоит безумных денег, – добавил он со смешком и было не ясно, в шутку это или всерьез. – Я здесь уже восьмой год живу – и не жалею, представь!»

Он и сам не знал, кривит ли душой – с одной стороны, город прилично ему надоел, но с другой – дышалось тут действительно легче, хоть никто не взялся бы найти этому причину. «Вон глянь-ка, парк, – показывал он рукой, – там гуляния по субботам – просто блеск. И ряженые, и медведя водят…» – и Елизавета смеялась, откинув голову: – «Да ладно тебе, не верю!»

«Нет, ну правда, – не унимался Тимофей, – а еще Волга, скоро увидим, это вообще тут самый главный аттракцион. На нее-то мы вволю насмотримся – и на катере, и купаться будем».

«Как купаться-то будем – голыми?» – спросила она лукаво, вспомнив их ночные вылазки на чью-то дачу с искусственным прудом. Тимофей хохотнул, сворачивая во двор через арку с грудой щебня посередине: – «А чего, можно и голыми, нравы здесь простые. Чем стреляться, утопимся оба!»

Они подъехали к скоплению дорогих машин, приткнувшихся, кто как смог, с трудом пробрались к подъезду новой девятиэтажки, обходя строительный мусор, потом поднялись на верхний этаж, и он торжественно распахнул перед ней тяжелую стальную дверь: – «Прошу!»

Оказавшись внутри, оба стали вдруг очень скованны и сразу разбрелись по сторонам, избегая смотреть друг на друга. Елизавета бросила сумку в своей спальне с отдельной ванной, поправила волосы перед зеркалом, глубоко вздохнула и пошла по комнатам, все время ощущая его присутствие неподалеку. Квартира оказалась хорошей, и она подумала мельком, что таких в этом городе, наверное, не много. Мебели было недостаточно, и вся обстановка отдавала чем-то казенным, но это могло быть списано на отсутствие хозяйственной женской руки.

«Так-так, – резюмировала она, сойдясь с Тимофеем на кухне, – места много, что есть свидетельство потенциального жизнелюбия. Ты вообще тут без меня не умирал от тоски?»

«Всякое бывало, – откликнулся Царьков, разглядывая содержимое холодильника. – Но пока жив, как видишь. С печали не мрут – только сохнут».

«Ага! – сказала она, будто разрешив для себя какую-то загадку, а потом спросила требовательно: – Ну что, какова программа? Ты ведь, не сомневаюсь, все заранее продумал?»

«Продумать-то продумал, – вздохнул Тимофей вполне искренне, – да что-то у меня от тебя голова кругом. Как продумал, так и позабыл. Поехали, покатаемся – в офис заедем, где-нибудь поедим…»

«Поехали, – с некоторым облегчением согласилась она. – Дай мне полчаса, я быстро».

Царьков снова полез в холодильник, зазвенев там чем-то стеклянным, а Елизавета скрылась в ванной комнате. Встретившись вновь, они обрадовались друг другу, будто не виделись несколько дней, оба покраснели и в лифте молчали, как застенчивые подростки. Он повез ее к Волге, величественной и плавной, там они почувствовали себя молодыми, как прежде, и наконец перестали стесняться. Притягивая взгляды немногочисленных зевак, они бегали по набережной, смеялись на ветру и кричали, дурачась, речным судам; потом Елизавета проголодалась, да и ветер разгулялся не на шутку, и они укрылись от него на террасе азиатского ресторана, где почти не дуло, хоть река была тут же, в двух шагах. Тимофей рассказывал одну за одной смешные байки из местной жизни; сиволдайские официантки в кимоно, среди которых были казашки, выдававшие себя за японок, сновали вокруг, создавая несколько карнавальную атмосферу. Елизавете было хорошо, она совсем позабыла о Москве и недавних своих волнениях, виновник которых сидел тут же напротив. Обедали они долго, а потом, сытые и ленивые, пошли пешком через прибрежный сквер в офис Царькова, располагавшийся неподалеку, где он снова сделался вдруг церемонен и отстраненно-молчалив.

План его, пусть не совсем гладко, все же претворялся в жизнь. Отступать было некуда – в случае неудачи он рисковал слишком многим. Эмоции, нахлынувшие некстати, если уж нельзя было от себя скрыть, следовало по крайней мере отложить на потом – кто его знает, как в этом «потом» все может обернуться. Теперь же, во главе стояло дело, и приступать к нему Тимофей собирался немедля.

До самого приезда Бестужевой он прикидывал так и сяк, какая из возможных тактик быстрее приведет его к цели. Стоит ли напирать на чувства, спавшие так долго, на разъевшие душу одиночество и тоску, или же сразу рассказать все как есть, взывая к сочувствию и товарищеской поддержке. Вопрос был непрост, но в конце концов он решил-таки его в пользу тонких материй, уверовав в мощь воспоминаний, а также женской чувствительности вообще, которой Лиза когда-то обладала в избытке. К тому же, вариант голой прагматики всегда можно было использовать, как запасную площадку – решительно проделав пируэт в его сторону, если невеста не поверит в романтический порыв. С этой, последней стороной вопроса ему теперь и самому было не все ясно, но не следовало менять логику на ходу – равно как и заранее заготовленные слова. Естественнее выйдет, – решил Тимофей про себя, привлекая на помощь давно заматеревший цинизм, который, он знал, не оставит в трудную минуту.

Елизавета тоже притихла, чувствуя, что их ждет разговор. Кабинет Царькова был полон блестящих штучек, которые она разглядывала с чуть, быть может, преувеличенным вниманием пока Тимофей перебирал почту, сложенную секретаршей в углу стола. Он предусмотрительно дал сотрудникам выходной в этот понедельник и не хотел думать о делах служебных, но не мог не отметить с неудовольствием, что почта вновь не разобрана и свалена в кучу, что говорило о нерадивости секретарши, которую следовало уволить. Царьков невольно вздохнул – с секретаршами ему не везло, нынешняя была слишком молода и боялась его, как огня. Потом он заметил, что Елизавета смотрит с улыбкой то на него, то на горшок с геранью, примостившийся на этажерке у окна, встал из-за стола и подошел к ней, улыбаясь в ответ.

«Ты чего?» – спросил он грубовато, прикидывая про себя, не обнять ли ее за плечи. Она кивнула на горшок и прыснула, как девчонка – строгость обстановки, дорогая оргтехника и черный, плоский экран монитора показались ей вдруг не более, чем шуткой. «А, розанель, – он вдруг смутился, – это уборщица принесла, не выбрасывать же. Вот и стоит – руки не дойдут, хоть и нужно куда-то деть».

«Как ты сказал? – переспросила Елизавета лукаво. – Ну-ка, еще раз – розанель? Боже мой, как романтично, так, наверное, еще прабабушки называли… – Потом вдруг шагнула к нему, оказавшись совсем близко, и проговорила, глядя в глаза: – Давай, рассказывай, что произошло? Зачем ты мне снова голову морочишь?»

«Жениться на тебе хочу, – ответил Царьков спокойно, выдержав ее взгляд. – А что голову поморочил слегка, так это для настроя и пробуждения чувств – а то б ты, пожалуй, отказала мне сразу».