Читать книгу - "Батареи Магнусхольма - Дарья Плещеева"

В маленьком кабинете на втором этаже дома номер тринадцать, в Саперном переулке Санкт-Петербурга, решалась судьба бывшего полицейского агента Александра Гроссмайстера — и почти была решена. Его прошение на имя руководителя Центрального регистрационного бюро подполковника Владимира Михайловича Якубова было изучено и одобрено.

Видимо, к делу приложил руку недруг-соратник, которого в Риге знали под фамилией Енисеев, а в оперетте «Прикрасная Елена», которая, собственно, и свела его с Гроссмайстером, он исполнял комическую роль Аякса Саламинского.

Никто другой не знал подробностей истории, приключившейся с агентами «Эвиденцбюро», вздумавшими этим летом сперва завербовать, а потом похитить российских авиаторов. Историю исследовали чуть ли не под микроскопом и убедились, что Александр Гроссмайстер, известный публике рижского штранда как опереточный певец Александр Лабрюйер, не попал в поле зрения «Эвиденсбюро».

Оставались придумать секретное имя.

Самому ему очень нравилась фамилия «Лабрюйер», к которой он за лето успел привыкнуть.

— Нет, это имя не годится, — сказали Лабрюйеру. — Во-первых, оно довольно известно. На афишах блистало. Во-вторых, оно вам потребуется для вывески. Одно дело — заведение господина Гроссмайстера, другое — заведение господина Лабрюйера. Парижский шик и все такое. Придумайте иное.

Лабрюйер вздохнул. Выдумщиком он был не ахти каким. Чтобы изобретать секретные имена для агентов — нужно книг начитаться, по греческой и римской истории хотя бы. А он читал мало — не до того было. Впрочем…

— Геркулес? — неуверенно спросил он.

Сидящий перед ним Якубов (без мундира, но выправку не скроешь) хмыкнул. На Геркулеса Лабрюйер не походил никак — ростом невысок, плотен, рыжеват, круглолиц. Он уж больше соответствовал своей подлинной фамилии «Гроссмайстер» — от нее бюргерским духом, некой немецкой прочностью за версту веяло.

Безымянный для Лабрюйера господин, бродивший по кабинету как бы без дела, также в штатском, повернулся и окинул новоявленного сотрудника задумчивым взором.

— Нет, это не Геркулес… Силен, скорее… Владимир Михайлович, пишем его Силеном…

— Нет, не стоит, тут как раз сходства многовато. Силен — божество пузатое и пьяное.

— И блудливое. Господин Гроссмайстер, хотите быть Силеном?

— Как прикажете, ваше превосходительство, — ответил Лабрюйер, которому на самом деле хотелось сохранить за собой давнее прозвище, придуманное антрепренером Кошкаревым. «Лабрюйер» — это было имя звучное, благородное, французское. И без всякой блудливости. Но раз велено его на вывеску — не поспоришь.

— А вот что! — воскликнул Владимир Михайлович. — Силен был в свите бога Вакха, ездил за ним, кажется, на осле. Там же были вакханки, менады, сатиры и леопарды. Александр Иванович, как насчет Сатира?

— Как прикажете, ваше превосходительство, — буркнул Лабрюйер. Ему эти поиски тайного имени уже немного надоели.

— А Леопард?

— Помилуйте, какой из него Леопард?! — воскликнул слонявшийся по кабинету господин. — Это зверь стремительный, гибкий, ловкий, хищный и даже прекрасный!

— Вот и замечательно, — подвел итог Владимир Михайлович. — При нужде наш новичок может быть и стремительным, и ловким, и в окошки прыгать, и верхом за аэропланом гоняться. Так что Леопард. Поздравляю вас, сударь, — имя прекрасное. И жду в среду. Для вас будет подготовлено все необходимое — деньги, аппараты, реактивы, бутафория. И также история. Ее потрудитесь зазубрить наизусть.

— Есть зазубрить наизусть, ваше превосходительство.

— Теперь ступайте, господин Леопард. В приемной сидит мой помощник Вайс. Он отведет вас к хорошему портному. Приоденьтесь, пока вы в столице. Поразите рижан столичным шиком.

— Не вздумайте отказываться, — добавил ехидный господин. — Наши портные на всю Европу славятся. Даже французские генералы у них мундиры заказывают.

Лабрюйер никого поражать не хотел. Но если служба того требует — придется.

Отродясь он еще не бывал у портного вот так — без всякой заботы о деньгах. Вайс, человек опытный, поставил задачу: одеть клиента как зажиточного господина, желающего нравиться приличным дамам, без лишней роскоши и без выкрутас; никаких расширенных плеч — немодно, да и собственных хватает; клетчатое пальто ему не по годам, а длинное темно-серое, двубортное, с каракулевым воротником, — в самый раз; два костюма-тройки также приглушенных тонов, один можно в скромную клетку, пиджаки на пару пальцев длиннее, чем диктует мода, клиент — не юный хлыщ, чтобы сверкать общелкнутой брюками задницей; да, и талию чуть завысить, а лацканы — удлинить.

— Визитка? — спросил портной.

— Делайте, — ответил Вайс. — Господин Лабрюйер будет вращаться в свете, без нее не обойтись.

От слова «вращаться» Лабрюйера аж передернуло.

Потом Вайс повез его на Большую Морскую, в ателье «Английская фотография» — учиться ремеслу.

Когда Лабрюйер по протекции Аркадия Францевича Кошко и, возможно, Аякса Саламинского (он же — Егор Ковальчук, он же — Георгий Енисеев, а подлинного имени собрата Аякса, с которым судьба свела в антрепризе господина Кошкарева, Лабрюйер, понятно, не знал; оно, может, только генералу Монкевицу, с недавнего времени заведовавшему российской контрразведкой, и было известно), отправился наниматься агентом контрразведки, у него выпытали всю родословную, чуть ли не до того Гроссмайстера, который при царице Анне Иоанновне пешком пришел из Мекленбурга в Ригу, чтобы проработать года полтора подмастерьем у сапожника, да так там и остался. Что касается происхождения по материнской линии, то Лабрюйер мог рассказать немного: матушка была дочерью гувернантки, кем-то привезенной из Москвы и неудачно вышедшей замуж за рижского почтальона. Девичью фамилию матери он, понятно, знал; с трудом вспомнил девичью фамилию бабки.