Читать книгу - "Канарский вариант - Андрей Молчанов"

В отличие от наших соседей по зданию, привычно и счастливо пополняющих российский литературный архив, мы с Соломошей, объединенными усилиями врубаясь в бетонную стену русского бизнеса, день за днем выдалбливали в ней свою нишу, поставляя на рынок уже не промышленные дорогостоящие агрегаты, а всякого рода шелупень, именуемую товарами народного потребления.

И в поисках подходящего товарчика довелось мне порыскать в глубинах Таиланда и Китая, Латинской Америки, Европы и США.

Компаньоном своим я был доволен: Соломоша обладал просто мистическим чувством конъюнктуры, с необыкновенной точностью прогнозируя запросы рынка, и в принципе мы не бедствовали, хотя никакими сверхдоходами деятельность компании не отличалась. А лично я к ним и не стремился. Купив приличную квартиру, нормальный «Мерседес» и обзаведясь счетом в «Сити-банке», я расценивал себя парнем из среднего класса, для которого деньги - не самоцель, а средство, дающее возможность не унижаться перед жизнью, становившейся день ото дня все более дорогой и изощренно жестокой.

Что же касается банковских сбережений, то были они сродни, как выразился мой отец, бывший подводник, кислороду в баллонах, и таковое сравнение я находил верным. Действительно, коли создалось вокруг тебя разреженное пространство, есть время, спокойно дыша через загубник, осмотреться и - двинуться в спасительном направлении, ни у кого ничего не выпрашивая, никому в ножки не кланяясь и долгами себя не обременяя.

Но покуда черный день на жизненном моем горизонте не маячил, покуда я ехал в тепле и уюте кожаных кресел «Мерседеса», правда, донельзя замызганного, в потеках засохших хлорных капель и соляных разводов, отвлеченно размышляя о далеких коралловых островах, где надлежало бы, по идее, пересидеть гнусную московскую зиму, и о необходимости тянуть ту лямку, в которую впрягся.

Ничего не поделаешь: на коралловых островах обрести работу непросто, а платят за нее мало; там свои законы жизни и выживания, а уж сегодняшний мой проект по широкомасштабной оптовой распродаже уругвайских дубленок претворить под сенью тропической флоры и вовсе невероятно. Хотя, с другой стороны, если застрянет синусоида нашего с Соломошей бизнеса на мертвой отрицательной точке, плюну я, пожалуй, на все и отбуду к лазоревой водичке; израсходую часть сэкономленного кислорода, вникну в местный быт, завяжу знакомства, а там, глядишь, мысли какие-нибудь зашевелятся, перспективы начнут вырисовываться, и вот сооружу себе шалаш, заведу козу и стану рыбку ловить и помидоры на грядке окучивать…

Наверное, размышления подобного рода имеют под собой ассоциативную почву. Вырос я в Феодосии, откуда родом мой папа, каждое лето проводил у бабки с дедом, чей домик стоял практически на берегу моря; общаясь с местной ребятней, выучился плаванию и подводной охоте, со временем превратившейся в страсть, и каждую осень, возвращаясь в Москву, в школу, безмерно страдал без этой восхитительной сини, что виднелась в окне дедовской мазанки, - солнечно-ультрамариновой, вечной, зовущей в сказку неведомых стран…

Где эта мазанка, где это море? И где вера в сказки?

Все проходит. Поздно или рано,

Снегопадом завершится лето.

Раньше я мечтал о дальних странах,

А теперь - об импортных штиблетах…

Хотя со штиблетами - полный порядок. Их целая коллекция. А сегодняшняя моя тяга к морю, вероятно, следствие подспудной, отстраненной тоски о детстве. О его невозвратности.

Моя мать погибла в автокатастрофе, и с шестнадцати лет жил я с отцом, на повторную женитьбу не сподобившимся, до пенсии работавшим водолазом в речном хозяйстве столицы - санитаром загаженного дна московских водоемов.

Наше совместное проживание прерывалось три раза: первой причиной была моя служба на флоте в качестве боевого пловца, второй - женитьба, третьей - срок. Отец, кстати, когда я устроился на нарах, здорово мне помог в моральном, что называется, смысле. В свое время он оттрубил в лагерях десять лет, ибо во время войны оказался в плену у немцев, и даже служил у них матросом на подводной лодке. Но то история отдельная.

Наказание меня за преступление против коммунистического человечества, не должного прикасаться к твердой валюте, папа оценил как злобные происки тоталитарных властей и сокрушался лишь по одному поводу: угораздило же нас родиться в государстве с преобладающим количеством дебилов, жуликов и тиранов, причем каждая из данных категорий обладала основными чертами двух остальных.

Зона - дело, конечно, прошлое, но всякий раз вспоминаемое болезненно, равно как и тот факт, что шесть лет из своей жизни, включающих флотскую повинность и ударный труд на общем режиме, я родному государству ни за грош ломаный даровал. Однако на последующие презенты от меня оно могло не рассчитывать, ибо на примере старших поколений я уверился: ответных не будет. Тем более, мифу о грядущей эре всеобщего благоденствия пришел полный капут, а нынешнее государство в лице своих новых правителей заботилось не о гражданах и их социальной защите, а лишь о том, как бы вытрясти из граждан поболее средств, недоплачивая им за труд, и, сколотив бюджетик, значительную его часть рассовать по личным безразмерным карманам. Так что какие уж там подарки!

Я притормозил у перекрестка, различая вдалеке сумрачные фигуры бомжей, рывшихся в мусорных баках, паривший в туманном воздухе волевой ковбойский лик с рекламного щита «Мальборо», укрепленного на карнизе дома, где ранее располагалась цитата усопшего генсека с призывами достроить такой же усопший коммунизм…

И подумалось: все-таки - слава тебе, Господи, ниспослал Ты мне возможность очутиться на переломе эпох, переломе фантастическом, ирреальном, схожим с предтечей Апокалипсиса, и кто знает, участником каких невероятных событий доведется еще стать; но, что бы ни случилось, все равно любопытно узреть стыковку веков и тысячелетий. А повезет - так даже и минуть ее…

Я остановил машину у подъезда редакции терпящего финансовые и литературно-художественные недомогания журнала и прошел через холл в наш с Соломошей отсек, состоящий из двух мило обставленных комнаток и маленькой кухоньки, где хлопотала длинноногая, как положено, секретарша Маша.

На кожаных диванах, окруживших стеклянный столик, располагались гости - трое респектабельных азербайджанцев, один из которых, Тофик Мустафаев, был мне известен по совместному пребыванию в колонии.

Тофик парился за дела, связанные с браконьерством, поставками в столицу «левой» черной икры и балыков, и, замечу, сидя на нарах, имел стабильный подогрев с воли рыбными деликатесами и отменным коньячком.

Азербайджанской «семьи» в зоне не было, Тофик примкнул к той, в которую входил я, и проживание в тягостной неволе здорово нас сблизило.

По выходе на свободу отношений мы не прервали, а, напротив, крепили их в борьбе за хлебушек насущный.

Тофик пользовался немалым авторитетом в своем московском землячестве, а вернее - в той его части, что именуется мафией; крутил серьезные махинации, и доказательством тому являлись два небритых типа в коже, что сидели в соседней комнате, положив на колени компактные автоматы «Барс-2».