Читать книгу - "Ученик дьявола - Эдвард Марстон"

— Да, отец.

Вокруг них сновали купцы и банкиры, головы которых были заняты чем угодно, но только не воспоминаниями о покойном основателе Королевской биржи. Они с жаром обсуждали условия и детали контрактов, размышляли о вложениях, ходатайствовали о займах, обменивались слухами. Все было точно так же, как и дома. Джером Страттон часами говорил с дельцами на понятном только им языке, а на Дэйви, сидевшего в этой же комнате, обращали внимания не больше, чем на мебель. Мальчику трудно было полюбить торговлю, которой отец посвятил всю свою жизнь. Королевская биржа подавляла своим размахом, и Дэйви чувствовал себя все неуютнее.

— Большую часть материалов привезли из-за границы, — Страттон вернулся к прерванной лекции, — шифер — из Дорта, панели и стекло — из Амстердама. Источником вдохновения для архитектора служили работы итальянских мастеров. Так что, считай, биржу строили всем миром. И это правильно: великому городу — великая биржа! — Он улыбнулся и, поддразнивая сына, спросил: — А может, ты думаешь, что Лондон тоже всего-навсего «милый» и «очень большой»?

— Мне здесь немножко страшно. Здесь столько народу…

— Скоро привыкнешь, сынок. Если осядешь здесь, — добавил он, кинув на мальчика быстрый взгляд. — Ты ведь хочешь сюда переехать?

— Наверное, — неуверенно протянул Дэйви.

— Здесь ты сможешь многого добиться.

На самом деле Страттон в этом сильно сомневался. Они уже сошлись на том, что будущее мальчика лежит вдали от коммерции, — Дэйви не испытывал к ней ни малейшего интереса. Мальчик, с тонкими чертами лица и хрупким телосложением, казался младше своих лет и, судя по внешности, был абсолютно не приспособлен к жестокому миру, в котором так свободно чувствовал себя его отец. Рядом с Джеромом, уверенным, полным жизни здоровяком, его сын казался низкорослым замкнутым худышкой. Вместе с тем Дэйви был не лишен некоторой внутренней твердости, и глаза его едва заметно светились решимостью.

— Мне холодно, — пожаловался мальчик. — У меня зуб на зуб не попадает.

Страттон обнял сына за плечи:

— Тогда чего же мы стоим? Надо больше двигаться. Давай-ка прогуляемся по лавкам. Бьюсь об заклад, что в одной из них у тебя проснется любопытство.

Дэйви покорно поплелся за отцом к лестнице. Пробираясь сквозь толпу, Джером Страттон то и дело обменивался с кем-нибудь рукопожатием, улыбкой. Здесь он чувствовал себя как рыба в воде. На его круглом красном лице застыла профессиональная маска радушия, хотя на самом деле он был несколько разочарован: он так мечтал, как покажет сыну биржу. Джером рассчитывал, что Дэйви будет очарован Лондоном, но вместо этого сын выглядел замкнутым и подавленным.

— Надеюсь, ты не передумал, — произнес Джером.

— О чем, отец?

— О том, ради чего мы сюда приехали.

— Нет, отец.

— Уверен?

— Да, отец.

Вялый тон и короткие ответы не рассеяли гнетущих Страттона сомнений. Добравшись до верхнего этажа, они пошли вдоль прилавков, на которых галантерейщики, аптекари, ювелиры и торговцы книгами выставили на всеобщее обозрение свои товары. Однако даже доспехи, тускло поблескивавшие в оружейной лавке, Дэйви удостоил лишь беглым взглядом.

Обеспокоенный Джером отвел сына в сторону:

— Сынок, тебя что-то тревожит?

— Ничего, отец.

— Ты меня не обманешь. Когда я первый раз приехал в Лондон, я рта не мог закрыть от удивления. Так с разинутым ртом и ходил. Здесь же столько всего интересного! Это был один из самых счастливых дней в моей жизни. А ты за сегодня и бровью не повел. Мы были в соборе Святого Павла, Тауэре, исходили все вдоль и поперек — ни вздоха изумления, ни восхищенной улыбки. Что с тобой? Или, может, ты волнуешься?

— Немного, отец.

— А вот это зря. С чего тебе волноваться? — Джером старался ободрить сына.

— А что, если я провалюсь?

— Даже и не думай! Да, тебе предстоит испытание, но ты его выдержишь с честью. Помни: ты Страттон, а мы отродясь не знали поражений. — Он коснулся руки мальчика и заговорил почти торжественно: — Сегодня ты встретишься с Лоуренсом Фаэторном — самым известным актером Англии. Я сто раз видел самые разные пьесы с его участием — и каждый раз уходил в восхищении. Сегодня тебе будет оказана большая честь.

Дэйви закусил губу:

— Отец, а я ему понравлюсь?

— Ну конечно же, понравишься.

— А если нет?

— Пойми простую вещь: искусство комедианта почти не отличается от того, чем занимаюсь я. Посмотри на меня. Как я добился успеха? Я очаровывал людей. Добивался их расположения. Это первый шаг, чтобы заставить их раскошелиться. Вот и тебе надо блеснуть, Дэйви, — убеждал Страттон сына. — Завоюй расположение Лоуренса Фаэторна, и для тебя начнется новая жизнь. Ты ведь хочешь именно этого?

— Думаю, да, отец.

— Тогда докажи! Докажи, что ты достоин носить нашу фамилию. Тебе, сынок, предоставляется отличная возможность. Хватай ее обеими руками и не выпускай. Тогда я смогу тобой гордиться. — Джером помолчал. — Именно об этом мечтала твоя бедная матушка. Помни о ней, Дэйви. Мама очень тебя любила.

Мальчик снова закусил губу и уставился в пол. Ему потребовалась целая минута, чтобы снова собраться. Наконец он поднял взгляд и твердым голосом сказал:

— Отец, я сделаю все, что смогу. Обещаю.

Свернув на Ченсери-Лейн, Николас Брейсвелл пошел быстрее. Едва добравшись до Среднего Темпла,[1]он тут же вспомнил, отчего так не доверяет законникам. Здесь их толпилось великое множество: одни спешили в суд, другие оживленно спорили с коллегами, но от каждого веяло самодовольством и высокомерием, вызывавшими у Николаса омерзение. Ему доводилось иметь дело с адвокатами, поэтому, наученный горьким опытом, Брейсвелл дал себе зарок держаться от них подальше. Однако теперь выхода не было. Немного утешало лишь то, что на этот раз Николас представлял интересы труппы, а не свои собственные.

Николас не был лично знаком с Эгидиусом Паем, но после прочтения пьесы у суфлера сложилось определенное впечатление об этом человеке. Трудно было догадаться, что «Ведьма из Рочестера» написана адвокатом. Пьеса была очень живой, насыщенной событиями и содержала немало сведений о колдовстве, шутки, порой сальные, и противоречивые замечания о человеческой природе. Профессию автора выдавала лишь финальная сцена суда, на взгляд Николаса, изрядно затянутая, даже несмотря на юмор, с которым она была написана. В общем, пьеса заинтриговала Николаса, а теперь произвела впечатление и на Эдмунда Худа. И теперь, когда вопрос о ее постановке был решен, Николаса делегировали в Средний Темпл для переговоров.

Николас был рад своей миссии. Он считал Эгидиуса Пая талантливым писателем, обладателем пытливого ума и тонкого чувства юмора, вдобавок испытывающим здоровую антипатию к юриспруденции, — словом, совершенно не похожим на коллег. Воображение рисовало честного и бесстрашного молодого человека, поборника независимых взглядов, рослого бунтаря. Однако, когда Николас наконец отыскал покои Пая, его ждал изрядный сюрприз…