Читать книгу - "Выстрел на Большой Морской - Николай Свечин"

Весь следующий день русские моряки изучали бухту великого князя Алексея. Она понравилась Копытову гораздо более первой, Константиновской гавани: большая, закрытая от ветра и не такая глубокая. Маклай, рассерженный на сбежавших папуасов, велел схватить одного аборигена с острова Сегу и доставить его на корвет.

Утром следующего дня адмирал приказал идти на Пэлау. Миклухо-Маклай устроил ему целый скандал, требуя остаться в бухте ещё на пару дней и составить её точную карту, но Копытов был непреклонен.

«Скобелев», таясь от всех, незаметно обошёл Адмиралтейские острова. На Манусе высадились и закупили воду и провизию. Здешние туземцы были привычны к заходам кораблей и притащили даже большую черепаху, немедленно направленную в суп. Якорная стоянка была удобной, но слишком открытой, и адмирал её забраковал.

То же самое обнаружилось и на Пэлау. Главный населённый пункт архипелага, Корор, уже был занят англичанами. «Скобелев», соблюдая секретность, подошёл к острову Ангуар и Маклай переночевал на нём. Утром он вернулся на корабль и тот взял курс на Филлипины. В Маниле Копытов высадил Таубе и Миклуху и сразу же ушёл во Владивосток. Барона на телеграфе ждала шифровка из Военного министерства: ему надлежало немедленно отбыть в Париж для выполнения конфиденциального поручения государя! Наспех пробежавшись по манильским магазинам и купив-таки обещанный Благово ящик сигар, ротмистр сел на ближайший английский пароход до Порт-Саида, о чём отправил экспресс[80]в Петербург. Уже хотелось домой.

Двухнедельное путешествие барона близилось к завершению, когда случилось непредвиденное. Пароход вошёл в Суэцкий канал и начал медленное продвижение на север. Ночью в порту Ибрагим на борт взошли новые пассажиры. К утру миновали Горные озёра. Перед Серапеумом ротмистр выбрался на палубу и уселся в лонгшезе. Он плыл по документам немецкого коммивояжёра компании «Годофруа и сын», поэтому раскрыл прихваченную в ресторане газету «Дас юберзейше Дойчланд» и принял чванливый вид. Барон лениво отхлёбывал из веджвурова стакана ледяной мазагран[81]. Мимо плыл скучный безлюдный жёлто-серый берег. Внезапно ротмистр почувствовал на себе взгляд. Особый взгляд, недобрый. Так смотрят лишь старые знакомые, давно мечтающие увидеть тебя болтающимся в петле… Кто-то его опознал. Турки? Англичане? В Германии у ротмистра тоже имелась парочка «доброжелателей». Он не спеша повернул голову, открыто, не скрываясь, посмотрел на человека. И сразу узнал его.

Это случилось в ноябре 1877 года. Таубе тогда служил адъютантом полковника Артамонова, штаб-офицера над вожатыми Полевого штаба действующей армии. Заковыристое название должности смущало только дилетантов — полковник являлся начальником разведки всей Дунайской армии. Николай Дмитриевич Артамонов был хорошо подготовлен к этой должности. Военный топограф и опытнейший профессиональный разведчик, он ещё в шестидесятых годах совершил две длительных служебных командировки в турецкую Болгарию. Целью их являлось «измерение градусной дуги меридиана от города Измаил до острова Кандии». Непонятно, как турки согласились на проведение русской топографической экспедиции на своей территории, но съёмка состоялась. В общей сложности Артамонов провёл в Болгарии больше года. Он изъездил вдоль и поперёк всю страну, составил её подробную карту — и создал устойчивую агентурную сеть из числа местных жителей. В 1869 году он получил за эту работу Владимира 4-й степени, чин полковника и аудиенцию у императора. Сейчас, во время войны, сеть работала без перебоев и ставка главнокомандующего знала о неприятеле почти всё.

В начале ноября, после трёх неудачных штурмов Плевны, русские сменили тактику. Ценой больших усилий было перерезано Софийское шоссе, по которому осаждённый гарнизон получал снабжение. Вскоре в крепости начался голод. Было ясно, что турецкий командующий, знаменитый Осман-паша, должен будет идти на прорыв, чтобы спасти свой сорокатысячный гарнизон. Сил на сплошную блокаду у нашей армии не хватало, требовалось заблаговременно узнать точные место и время прорыва, чтобы сосредоточить войско именно там. От этих сведений зависела судьба всей кровавой осады, а, может быть, и войны.

В Плевне уже несколько недель находился русский разведчик Константин Фаврикодоров. Грек по национальности, этот мужественный человек получил Георгиевский крест ещё за оборону Севастополя. На войну с турками пошёл добровольцем, но до действующей армии не добрался — им заинтересовалась разведка. Фаврикодоров обладал восточной внешностью, в совершенстве знал турецкий язык и обычаи мусульманского быта. Под именем Хасана Демерджи-оглы, торговца рахат-лукумом, он совершил рейд по прифронтовой турецкой территории. Выехав из Систина, лазутчик посетил Видин, Плевну, Софию, Шумлу и Адрианополь. В последнем городе Фаврикодоров задержался на два дня: он ходил по улицам и выбирал себе связного в толпе! И нашёл. Болгарский крестьянин с его донесением пробрался через турецкие заставы к Артамонову. А через месяц в селение Горный Студень, где тогда находилась русская ставка, пришёл и сам разведчик.

После короткого отдыха полковник Артамонов приказал агенту вторично проникнуть в уже осаждённую Плевну. Хасан Демерджи-оглы снова стал торговать рахат-лукумом, и вскоре среди его покупателей оказались слуги самого Осман-паши. Вороватые и болтливые, они сообщили русскому разведчику много полезных сведений. Именно от них Хасан узнал, что попытка деблокады состоится в ночь с 28 на 29 ноября у Сыр-Базара.

Таубе, тогда ещё штабс-ротмистр, был связным Демерджи-оглы. Дважды, переодетый турецким сардаром, он пробирался в Плевну и благополучно возвращался с донесениями агента обратно в ставку. Третья вылазка оказалась самой важной: барон нёс к своим сведения о готовящемся прорыве. Внезапно, когда он уже миновал первую линию аванпостов, на него из темноты выскочили трое. Два черкеса с кинжалами наготове встали по бокам, а третий, европейской наружности, но в форме турецкого офицера, потребовал документы. Говорил он при этом с сильным английским акцентом.

— Сейчас, мой господин, — спокойно ответил штабс-ротмистр. — Я лазутчик великого Осман-паши, иду в разведку, вот мой ярлык.

И вынул из-за пазухи лоскут жёлтой бумаги с какими-то печатями. Черкесы чуть придвинулись к нему, насторожённые, внимательные. В турецкой армии они считались самыми отчаянными, русских в плен не брали и любили отрезать им головы… Сейчас они занесли над бароном свои кинжалы, готовые мгновенно пустить их в ход.

Внезапно что-то мелькнуло в воздухе, не видимое глазу. Оба черкеса захрипели. Правый схватился руками за горло, качнулся сначала вперёд, потом назад — и повалился на спину, суча ногами. Левый молча, медленно-медленно опустился на колени. Попытался опереться на кинжал, но тот бесшумно ушёл в землю по самую рукоятку, и черкес упал лицом вниз.

Офицер озадаченно смотрел на незнакомца, ничего не понимая. Наконец он заметил, что руки того вытянуты по швам, а между пальцами высовываются на два дюйма лезвия ножей. А с них стекает на землю что-то тягучее и чёрное…