Читать книгу - "Репортер - Юлиан Семенов"

— Между прочим, — возразил я Гринбергу (хороший врач и парень приличный, но дикий зануда), — ты забыл ту притчу, которую я единожды рассказывал…

— Какую? — спросил он. — Я заношу все ваши притчи на скрижали.

— Про баню и раввина…

— Вы такую не рассказывали, — ответил он. — Про раввина я бы запомнил непременно. Я весь внимание, босс…

— Так вот, евреи решили в своей деревне построить баню…

— Когда это евреи жили в деревне? — Клавочка рассмеялась.

Вали-заде вздохнул:

— Последние десятилетия наша история стала умалчивать, что до революции евреи в России не имели права жить в городах и обитали в черте оседлости.

— Ой, правда?! — Клава искренне удивилась. — Вот бедненькие! Ну, так что про баню?

— А про баню вот что, — продолжал я. — Одни евреи отчего-то считали, что пол не надо стругать, а другие требовали класть тщательно обструганные доски. Раввин выслушал тех и других: «Евреи, не надо ссориться: каждый из вас прав по-своему. Давайте доски обстругаем, но класть их будем необструганной стороной вверх…» Вы спросите, к чему это я? К тому, что прав я: езжу на «Москвиче»…

— Ну и ну! — рассмеялся Гринберг. — Он ездит на «Москвиче»! Он ездит на «симке»! Ваш новый «Москвич» целиком срисован с французской модели, стыд и срам!

Через два часа Штык разлепил бескровные губы и посмотрел на меня с трезвой, пугающей задумчивостью, — словно бы не был только что под наркозом.

— Где вы? — спросил я его тихонько, чтобы понять — понимает он происходящее или нет.

Штык ответил:

— В… аду…

А что, верно. Ну, может, все же чистилище? Ад у меня ассоциируется с другими учреждениями.

— А как вас зовут?

— Ш… Ш… Штык, — ответил он, пришлепывая пересохшими губами. — Пусть сюда срочно п… придет Варравин… По… по… пока я не у… у… умер…

— Если ночью не умерли, сейчас будете жить…

Закрыв глаза, он прошептал:

— Нет… У м… меня мысли с… ска… скачут… Не дер… держатся… Очень б… быстрые…

— Кто такой Варравин?

— Р… репор… тер… Он нам нужен…

— Нам? — переспросил я.

— Вам тоже, — ответил Штык и закрыл глаза. — Только не об… манывайте меня, б… будет поздно…

Оперативник из МУРа, ожидавший конца операции, отошел перекусить. Я спустился вниз, рассказал Вали-заде, Потапову, Клавочке и Гринбергу об этом странном разговоре, заметив:

— Работу мы сделали отменную, я боялся, что Штык станет недоумком… Помните, я показывал на кровоподтек? Я его больше всего боялся… Скажите на милость, получилось, а?!

Клава села к телефону, набрала «09» и попросила номера московских редакций. Ей ответили, что больше трех справок за один раз дать не могут. Почему? Отчего мы такие жестоко-неповоротливые? Кто дал право заставлять Клаву, измученную после операции, вертеть диск пять раз, постоянно натыкаясь на короткие гудки? Я взял трубку из рук Клавы:

— Милая девушка, вас тревожат из института Склифосовского… Мы врачи, звоним по неотложному делу после тяжелой операции. Зачем вы так? А вот если бы вы к нам попали, а мы бы предложили вам рассказывать, что с вами случилось, трем разным врачам с перерывом в полчаса?

— А я на красный свет улицы не перехожу и попадать к вам не собираюсь, — отрезала девица и дала отбой. Ну, гадина, а!

Вот тогда-то я и позвонил старому приятелю, полковнику Славе Костенко из угрозыска.