Читать книгу - "Безжалостный Орфей - Антон Чиж"

— Не было никаких предпосылок? Не хотели ее бросить?

— О чем вы! Накануне Маша была весела, смеялась, шутила, обсуждала, как мы поедем…

— Договаривайте, здесь все свои.

— Честно говоря… — Иван Васильевич запнулся, чтобы вытереть глаза. — Не мог я ее все время взаперти держать… Обманул я вас, вечером пятого обещал отвезти Машу на загородный концерт, там знакомых моих точно не будет. Она обрадовалась, платье купила. И вот чувствую, что творится что-то дурное, весь день сам не свой… Потом увидел окна темные… Ну, дальше вы знаете.

— Спасибо за откровенность, — сказал Родион.

— Да что там… Прямо напасть какая-то…

— Иван Васильевич, сейчас прошу ответить совершенно искренне…

— Конечно, конечно… Я готов.

— У кого еще из ваших знакомых такая напасть случилась? У кого любовница руки на себя наложила?

Основин посмотрел на Лебедева, словно ища поддержки. Но знакомый его усердно не понимал намеки. Даже не замечал. Опять его интересовал мраморный Ломоносов. И с чего вдруг такая любовь к скульптуре?

— Так ведь у Петра Афоновича… Тоже… Несчастье…

— Это полковник Милягин, что ли? — сболтнул Лебедев, но развить тему ему не дали.

— Что слышали о смерти госпожи Лукиной? — спросил Родион.

— Я не знаю, кто это… — Иван Васильевич шмыгнул носом… — Ах, вы про… Нет, у нас не принято посвящать знакомых в имена… подруг.

— Только господина Милягина постигло несчастье?

— К сожалению, нет… С неделю тому у Пигварского тоже… произошло…

— У Леонида Самойловича? — опять влез Лебедев. — Вот уж не знал.

— Он не стал широко об этом оповещать…

— А кто была… дама этого Пигварского — учительница?

— Кажется, актриса или певичка, какая разница… Господа, прошу простить, но время вышло… Меня уже хватились… Если больше не могу быть вам полезен…

Иван Васильевич отвесил сдержанный поклон и торопливо ушел под крыло народного просвещения. Оставив своего приятеля в крайнем смущении.

— Какие, однако, странные у вас друзья, — сказал Родион.

— Не друзья они мне! — ответил Лебедев. — Вы мне друг, а эти… Так, приятели, видимся то там, то сям, иногда выпиваем, болтаем на всякие пустые темы.

— Не знали, что у них есть любовницы?

— Конечно, знал! Кто же это скрывать станет. Но я понятия не имел, что убили именно их любовниц.

— Допускаю, — согласился Ванзаров. — Обычная бытовая слепота. Не видим, что происходит под носом, не слышим, не замечаем. Сколько у вас любвеобильных друзей?

— Десятка два наберется, я популярная личность, — сказал Аполлон Григорьевич, принимаясь за конфетки. — Вот и Пигварский молчал как рыба. При мне, во всяком случае.

— Широкая перспектива для убийств открывается. Кто таков ваш друг Пигварский?

— Не друг он мне. Служащий городской думы, что-то такое по канализации или по ассенизации, не помню.

— Что ж, похвально. Чем ближе к дерьму, тем сытнее должность.

— Да, да… — в задумчивости проговорил Лебедев и вдруг пробормотал: — Да что же я!.. Ах я, старый, тупой болван! Ах я, набитый чурбан! Ах я, пристав отставной! Ах я…

Войдя в раж, Аполлон Григорьевич крыл себя такими оборотами, что повторить их ни одна строчка не возьмется.

Ванзаров вежливо не спорил, ожидая, чем кончится. Порыв кончился так же внезапно, как вспыхнул.

— Поехали, сейчас выясним, что за актриска с собой покончила… — заторопился Лебедев. — Пошевеливайтесь, чего застыли!.. Ничего без меня сделать не можете!

Он яростно свистнул извозчика, мирно дремавшего под министерским порогом.

Родион покорно уселся в пролетку.

* * *

Все получалось как по взмаху волшебной палочки. Пристав Бризенгоф беззвучно выдал дело и даже столик для работы. Никто Колю не трогал, не донимал дурацкими вопросами и не требовал доказать, «по какому праву». Словно над ним незримо витала тень Ванзарова, отпугивавшая злые силы.

Выяснив, кого надо искать, юный чиновник отправился в «Европейскую». И здесь удача была к нему благосклонна. Коля еще с утра запасся у матушки рублишками, и теперь они были очень кстати. Не надеясь на свое знание психологии народа, он начинал разговор, как опытный человек. То есть подкладывал в ладошку рублик, обещая тихим голосом другой в случае важных сведений.

И о чудо, сведения посыпались как из рога изобилия.

Швейцар указал, что молодой князь приехал поутру и оставил за собой номер. А потом уже вернулся за полночь, с кем-то, кто укрывался плащом. Швейцару было ясно, что это маскарад, но щедрые чаевые (догадался Коля) помогли «другу» войти без помех. Когда выходил «друг» и как он выглядел без плаща, страж ворот не знал. Может, и видел выходившую даму, да сколько их за ночь и утро было. Всех не упомнишь. Колю отправили к половому.

Половой Митенька (да что же они все на одно лицо!), ловко приняв мзду, стал словоохотлив не в меру. Подтвердил, когда князь первый раз вошел в номер и с кем вошел. А вот когда из номера выходили — не знает. Он, конечно же, спросил у его светлости, не желает ли чего, вина, шампанского или каких прочих съедобных развлечений, но ему отказали.

Коля спросил, а не слышал, о чем разговор вел Юнусов с «другом». Конечно же, Митенька слышал, на то и половой, чтобы все знать. Говорили, как чудно провели время и как завтра непременно туда же поедут. Митенька был так остер на ухо, что запомнил название места, где князю с «другом» было так хорошо. Сведения были столь полны и откровенны, что не требовалось даже обращаться к коридорному Походилко. А ведь он не прочь был помочь полиции практически бескорыстно. Но — не судьба. Коля уже сбегал по лестнице.

Не прошло и пары часов, как юный Гривцов нашел все, что мудрые чиновники 1-го Казанского так и не смогли установить. В самом деле, трудно это, не вылезая из участка.

Окрыленный удачей и легкой победой, Николя отправился исследовать место, где князь был счастлив и, самое главное, жив. Убедив себя, что за такое самовольство Ванзаров точно не осудит. Все же логично и по делу.

* * *

Роль Антонине не давалась. Слова никак не лезли в голову, и это ничтожество — режиссер Засурский придирается по пустякам. Строит из себя великого творца, а посмотреть — ноль и бездарь. Всех достоинств, что пьет с владельцем театра и актрис молоденьких ему подсовывает. А еще эти прихвостни смотрят с издевкой, как ей плохо, радуются чуть не в глаза, потом будут обсуждать по углам и кулисам. О, какой гнилой кошмар этот театр!

Она старалась понять, что же от нее требует это ничтожество, беспомощно улыбалась, согласно кивала и повторяла снова. Снова режиссер был недоволен, и она в глубине знала, что откровенно фальшивит, хотя куда уж более фальшивой истории, чем трагедия при испанском дворе. Взялись ставить Кальдерона, а превратили в балаган. И кому нужна эта безумная пьеска «Жизнь есть сон». Провал гарантирован, надо отказываться.