Читать книгу - "Завтра в России - Эдуард Тополь"

Господи! Что за жизнь! Только потому, что какой-то Батурин стрелял в Горячева, вся его, Майкла, жизнь пошла вверх тормашками! А Поля – из-за какого-то письма!… Господи, почему? Почему-у-у??!… Да, он заподозрил что-то неладное в то утро, когда вернулся из Вашингтона. Больше того, сам Горячев сказал ему, что КГБ не может не знать об этом письме, и, выйдя от Горячева, Майкл так и сказал американскому послу… Но, Боже мой, – Полина, КГБ, газ!

Августовское солнце пекло по-африкански. Поток машин оглушал Садовое кольцо и Комсомольский проспект чудовищным ревом армейских грузовиков и гарью их выхлопных газов. Москва и в обычные дни, до покушения на Горячева, выглядела, как оккупированные Израилем арабские территории – такое же количество армейских грузовиков, такие же разбитые дороги, такая же пыль на деревьях и такое же ощущение, что вот-вот откуда-то начнут стрелять. А теперь, после того как в город вошли три танковые и шесть десантных дивизий, а в воздухе постоянным дозором кружили военные вертолеты, Москва превратилась не то в Ольстер, не то в Бейрут.

Но Майкл сейчас не обращал внимания на торчащие на перекрестках танки и военные патрули – он вел машину, как в бреду, но он знал дорогу в Черемушки, он не раз отвозил Полю домой после часу ночи, когда метро уже закрывалось. Бетонные стены пятиэтажных «хрущеб» этого района замазаны по швам черным битумом так, что издали Черемушки кажутся грудой грязных костяшек домино.

Едва свернув с проспекта, Майкл был вынужден сбросить газ. Даже «Мерседес» не может выдержать этих разбитых московских мостовых. Стоит съехать с центральной, парадной улицы, как сразу начинается Гарлем семидесятых годов, и русские мальчишки хулиганят у разбитого и хлещущего водой пожарного крана совершенно так же, как их черные сверстники в Гарлеме…

Тормозим – Черемушкинский рынок. Нужно купить что-нибудь для Поли. Но только быстро, бегом!

Большой (по русским масштабам) Черемушкинский рынок, величиной, эдак, с Юнион-сквер в Нью-Йорке, но только под крышей, четыре года назад назывался «Черемушкинский колхозный рынок», но потом слово «колхозный» каким-то мистическим образом вдруг исчезло с дуги-вывески над воротами, и одновременно количество продуктов на рынке и цены на них увеличились раз в десять. Теперь рынок лучше всех газетных статей демонстрировал возможности частного предпринимательства – здесь было все. Горы овощей и фруктов, говяжьи и свиные туши висели в мясных рядах, любая рыба – от золотистого карпа до ереванской форели – стыла в ящиках со льдом в рыбных рядах, а в молочных рядах женщины в белых халатах торговали молоком, творогом, сметаной, маслом, медом. И даже былой, прошлогодней, всеобщей стервозности и возмущения высокими ценами тут уже не было-все как-то само собой осело и устоялось в соответствии с неясным механизмом саморегуляции спроса и предложения. Сверху, из-под крыши, лилась по радио какая-то музыка, а в центре рынка, на прилавке, стоял высокий молодой парень с чистым открытым лицом и, перекрывая своим звонким голосом и шум рынка, и музыку, выкрикивал в мегафон:

– Товарищи! Демонстрация состоится завтра в восемь утра! Только для тех, кто за Горячева! А кто против – может сидеть дома! Но вот товарищ из Казани дал на демонстрацию аж сто рублей! А почему? А потому, что раньше, при Хрущеве и Брежневе, он должен был такую взятку каждый день тут давать, чтобы огурцами своими торговать. А теперь? Теперь он свободный предприниматель! Я считаю: мы все должны показать батуринцам, сколько нас, а Горячеву – нашу поддержку! Записывайтесь на демонстрацию! Жертвуйте деньги на цветы и оркестры – не обедняете! Сколько вы даете? Как ваша фамилия? Как это – зачем фамилия? Скромник нашелся! Родина должна знать своих героев!…

Майкл быстро купил в цветочном ряду пышный букет огромных белых ромашек и голубых полевых васильков, а во фруктовом– виноград, персики, хурму, мандарины. Рядом с ним покупали фрукты десятки мужчин и женщин – молодых, пожилых, старых. Кто-то торговался с продавцом, кто-то на ходу флиртовал с соседкой, кто-то записывался на завтрашнюю демонстрацию, кто-то придирчиво пробовал на вкус надетый на острый нож маленький красный косячок – дольку астраханского арбуза…

И никто, включая Майкла Доввея, не знал, что это был последний день свободной частной торговли не только на Черемушкинском рынке, но и во всей России. Никто, кроме, конечно, тех парней с открытыми чистыми лицами, которые по всей стране записывали сейчас добровольцев на завтрашнюю демонстрацию…

Глаза Полины вспыхнули испугом, когда Майкл вошел в палату. Она закусила губку, резко отвернулась к окну.

Палата была общая, четырнадцать коек стояли здесь двумя рядами вдоль стен, побеленных в салатный цвет. Несколько коек были пусты, их обитательницы гуляли в коридоре, но сейчас, с появлением Майкла, они тут же любопытно сгрудились в двери палаты. На остальных койках лежали пожилые и старые женщины, укрытые или, точнее, полу у крытые простынями. Почти все прекратили свои разговоры и воззрились на Майкла. Только рядом с Полей, на койке у окна, спала на боку какая-то женщина, укрывшись простыней с головой. Майкл прошел по проходу, как сквозь строй, подошел к Поле и положил на ее тумбочку плетеную корзину с фруктами и букет цветов. Затем нагнулся и поцеловал Полину в шею, в щеку и, наконец, почти насильно повернул к себе ее лицо, хотел поцеловать еще раз. Поля вдруг рванулась и, плача, упала лицом в подушку.

Майкл присел рядом и, оглядываясь на откровенно наблюдающих за ним женщин, стал гладить Полину по плечам, по голове:

– Ну, хватит… хватит…

Она порывисто повернулась к нему:

– Майкл! – и прижалась к нему, и даже сквозь пиджак он ощутил, как напряжена она вся, словно струночка. Он целовал соленые слезки на ее щеках и чувствовал себя всесильным и счастливым.

– Собирайся!

– Куда? – испугалась она.

– Я договорился с главврачом: я тебя забираю. Ты еще немного слаба, но я видел твои анализы. С такими анализами в американском госпитале тебя бы выписали еще вчера. Сейчас тебе нужно много витаминов Вот они, – он кивнул на корзину. – Я хочу, чтобы завтра ты была на ногах. Потому что завтра мы идем на банкет…

– Ку-уда?!… – изумилась она.

Майкл вытащил из кармана пиджака небольшой плотный конверт, достал из него открытку и протянул ей. Шмыгая носом, она прочла:

УВАЖАЕМЫЙ ГОСПОДИН МАЙКЛ ДОВВЕЙ,

СЕРДЕЧНО БЛАГОДАРЮ ВАС ЗА ВАШУ ЗАБОТУ О ЗДОРОВЬЕ МОЕГО МУЖА. ПРОШУ ПОЧТИТЬ СВОИМ ПРИСУТСТВИЕМ ПИКНИК В ЧЕСТЬ ЕГО ВЫЗДОРОВЛЕНИЯ, КОТОРЫЙ СОСТОИТСЯ 20-го АВГУСТА С. Г. НА ТЕПЛОХОДЕ «КУТУЗОВ». ВРЕМЯ ОТПРАВЛЕНИЯ ТЕПЛОХОДА ОТ РЕЧНОГО ВОКЗАЛА «ХИМКИ» – 9.30 УТРА. ОДЕЖДА – ДЛЯ ПИКНИКА, БЕЗ ФОРМАЛЬНОСТЕЙ.

До встречи, Лариса Горячева.

– Я не поеду, ты что! – испугалась Полина.

– Came on! – улыбнулся он. – На этом пикнике я представлю тебя Горячеву и попрошу дать тебе визу поехать со мной в Европу. Я покажу тебе Францию, Италию, ты же нигде не была!…

– Майкл, – тихо сказала Поля. – Неужели ты меня простил?